), недостаточная презентабельность гондольеров («А насчет поцелуя, – тип, хоть и в живописном костюме, но от которого пахнет чесноком… Вряд ли соблазнительно для „молодой синьоры“»
[444]), неожиданные трансъевропейские аллюзии («В Венеции в первые моменты было разочарование: закопченный, грязный вокзал и неожиданный маленький пароходик, вроде тех – „легкого финляндского пароходства“, которые бегали у нас по Фонтанке, а я хотел видеть одни гондолы»
[445]), недостаточная механизация производства («Венецианские кружевные фабрики – тоже мелкие, кустарного типа мастерские, в роде наших вологодских или пензенских»
[446]), невыносимые запахи («Как
пикантно воняет где-нибудь в узенькой уличке прелыми фруктами, оливою, просто хорошо засохшим говном <…>»
[447]; «Особенно плохое воспоминание оставила в нас „царица Адриатики“ – Венеция. Узкие, кривые улицы, грязь в отелях и на тротуарах, вонь от каналов – настолько сильная, что обедать противно»
[448]; «<…> …в Венеции архитектура ничего себе… только воня-я-ет! – И сморщил нос пресмешным образом»
[449]; «Дома здесь были со следами плесени, в воздухе „висел“ запах застойной воды и нечистот, выливаемых в те же каналы, и на фоне этого – лишенные солнца, бледные рахитичные дети»
[450]; «В этом странном городе, вероятно, плохо решен возрос с канализацией. Я не берусь утверждать, что ее не было вовсе, но в воде канала плавали арбузные корки, размокшие бумажки и прочий мусор. Да и запах соответствующий, в особенности в узких канальчиках со стоячей водой»
[451]; «Грязь, вонь! В мутной воде плавают всякие отбросы, дохлые крысы. Над нашей головой сушат белье»
[452]) – и, конечно, самое свирепое местное животное – москит, «язва венецианского лета»
[453], «которых неизвестно почему Ной забрал на свой ковчег»
[454], «<…> бандиты, дикие зуавы. Они колют, рубят, ранят с яростью морских разбойников, а кровь пьют, как ростовщики»
[455] etc.
Собственно, большинство венецианских разочарований (общее число которых не поддается учету) связано было с болезненным несоответствием между предварительным впечатлением от города и его реальным обликом, данным в ощущениях. Сила этого несоответствия особенно усугублялась цельностью ожиданий, порождать которые Венеция способна была сильнее любого другого европейского города (за исключением, может быть, Парижа). Об этом писал в некрологической по форме заметке, посвященной первым австрийским бомбардировкам Венеции, журналист С. В. Потресов, более известный под псевдонимом Яблоновский:
Нужно было, чтобы на земном шаре был уголок, где люди не живут, а грезят; не трудятся, а отдыхают от трудов, забот, печалей и болезней; не ссорятся и – еще меньше – дерутся, а проводят свои дни в радостном, беззаботном веселье, шумном, но так успокоительно действующем на нервы.
