Венец Гекаты - стр. 12
– Если мы поспешим и сделаем все до того, как обстановку квартиры опишут, – никаких неприятностей, я вам гарантирую! У меня, вы же понимаете, есть связи… если что – я смогу решить все вопросы.
– И сколько же вы мне хотите предложить?
– Ну… допустим, за все сразу – пять тысяч… уверяю вас – это щедрое предложение!
– Сколько?! – Славик вылупился на антиквара. – Но это просто несерьезно! Пять тысяч? Не смешите мои кроссовки! Пять тысяч… а пять тысяч – чего?
– Так и быть, евро… и не надо так кипятиться. Вы можете поискать другого покупателя, но в таком случае упустите момент и вам придется ждать полгода. И к тому же платить налог по максимальной ставке, как наследнику третьей очереди. А я предлагаю вам живые деньги, причем – немедленно!
Паук вытащил из кармана толстую пачку купюр и пошуршал ими перед носом Славика.
– Десять тысяч! – ответил тот, не сводя взгляда с купюр.
– Ну ладно, так и быть! Я даю шесть тысяч – но это мое последнее слово!
И Казимир Болеславович добавил к своей пачке еще одну стопочку, потоньше.
Славик не сомневался, что антиквар хочет его надуть.
Во-первых, племянник покойной Амалии Антоновны вырос в глубоком внутреннем убеждении, что все люди на свете только одним и заняты – думают, как бы надуть, объегорить, перехитрить друг друга. Потому, полагал он, так много в нашем языке слов и выражений соответствующего значения – обмишулить и объегорить, кинуть и обштопать, напарить, обставить, облапошить, объехать на кривой козе…
В особенности же все эти нехорошие люди озабочены тем, чтобы обмануть именно его, Славика. Почему уж все вокруг так плохо к нему настроены, он не знал, но подозревал, что причина этой общей нелюбви заключается в его, Славика, удивительных моральных достоинствах, в его золотом сердце и природной доверчивости.
Во-вторых, сам по себе антиквар выглядел очень подозрительно и жуликовато – с этими его запавшими щеками, глубоко посаженными темными глазами и цепкими, хваткими паучьими лапками, крепко сцепленными на серебряном набалдашнике палки.
Итак, Славик не сомневался, что антиквар хочет его надуть, но в то же время деньги в руках Пауцкого манили Славика, гипнотизировали его, притягивали, как могучий магнит…
Короче, в душе безутешного племянника боролись два одинаково сильных чувства – алчность и подозрительность.
Пауцкий, отчетливо отметивший на лице своего собеседника борьбу этих чувств, облизнул сухие губы и проговорил своим бесцветным, хрустящим, как бумага, голосом:
– Решайтесь, мой дорогой! Вот они, деньги! Живые деньги! – И он для большей убедительности снова пошуршал перед Славиком пленительными бумажками.