Великий торговый путь от Петербурга до Пекина. История российско-китайских отношений в XVIII— XIX веках - стр. 37

Эти свидетельства служат подтверждением того, что русское правительство получило от договора практически все, на что рассчитывали его министры, во всяком случае создается такое впечатление. То, что С.Л. Владиславич-Рагузинский удостоился высочайших в своей империи почестей, может означать нечто большее, чем признание заслуг пожилого дипломата, самоотверженно выполнившего чрезвычайно трудную задачу. И повышение статуса остальных участников переговоров можно считать обычным продвижением по гражданской или военной службе тех, послужной список которых не вызывал нареканий или, по крайней мере, кто не замарал себя провалами в сфере принятия политических решений. Но существует и иное мнение.

М.Н. Павловский считал Кяхтинский договор невыгодным для России на том основании, что она потеряла «все преимущества, имевшиеся во Внешней Монголии, которые русские люди сотворили своим трудом на протяжении ста с лишним лет…». Такой аргумент не выдерживает никакой критики. Мало того, что Россия не располагала никакими реальными преимуществами в Монголии или какой-либо настоящей властью в том регионе, к тому же в то время установление контроля над территориями к югу от Селенгинска не сулило особой выгоды. Никаких месторождений золота или серебра тогда еще не обнаружили, а промысел пушного зверя велся там в совсем малых масштабах. Единственной привлекательной для русских купцов сферой деятельности виделась торговля с бухаретинцами, особенно ревенем, но бухаретинцы уже с 1728 года могли торговать и действительно торговали им в Кяхте на границе. Тем самым они экономили русским купцам затраты на долгую и дорогостоящую поездку в Утру.

Павловский настаивал на своем доводе, утверждая, будто документ, подписанный Владиславич-Рагузинским и несколькими сибирскими воеводами 23 августа 1727 года и отправленный тогда же в Санкт-Петербург, служит доказательством возникшего у Саввы Лукича страха по поводу критического его восприятия властями на родине. Ему потребовался данный довод для того, чтобы убедить свое начальство в добросовестности намерений: он не пошел на уступки территории, которую России можно было вполне удержать силой, если на то возникнет необходимость. Как уже говорилось выше, однако Владиславич-Рагузинский даже перевыполнил полученные им распоряжения насчет обозначения государственной границы; он сохранил для родины все участки, обозначенные как важные в переданных ему инструкциях. Если уж на то пошло, у маньчжур, а не у русских чиновников была причина для недовольства линией обозначения границы. Документы, переданные в столицу вскоре после заключения Буринского договора, вполне можно рассматривать в качестве не более чем описания до тех пор не нанесенного на карту пограничного района, вместе с гарантиями от тех, кто знал его лучше всего, то есть вождей местных племен. Фактически русское господство не сокращалось, а продлевалось на «расстояние пешего похода в несколько дней, а на ряде отрезков – в несколько недель».