Великий понедельник. Роман-искушение - стр. 47
– Отец сам учил меня читать и писать. Я быстро научился грамоте, но больше любил слушать, как читает отец. Потому что он не только читал, но и толковал для меня книги Закона. Там было много разных слов, и эти слова отец мне пытался доходчиво объяснить… Книгу Проповедника он мне, разумеется, не читал. С ней я познакомился, когда уже самостоятельно стал ходить по субботам в синагогу. Там тогда учительствовал авва Аггей. Он и сейчас здравствует и наставляет, и мы его встречали в Вифаваре – помнишь? Отец того юноши, который хотел пойти с нами, но его богатство ему помешало… Именно Аггей дал мне Книгу Проповедника, сказав, что это мудрейшая из книг, которые ему известны.
Книга эта, – продолжил Толмид, – настолько захватила меня, что я выучил ее наизусть. «Суета», «томление духа», «забота» – эти великие слова мне всё объяснили и на многие вопросы ответили. Так много всего окружало меня, но всё это, оказывается, было «суетой» – какое короткое и точное слово. «Томление духа» – всё то, что с детства было во мне: мои чувства, моя радость, страдания, сомнения мои. «Забота»… Помнишь? «Видел я эту заботу, которую Бог дал сынам человеческим, чтобы они упражнялись в том…» Покой – вот что надо искать в жизни, к чему должен стремиться действительно мудрый человек. Ибо, «лучше горсть с покоем, нежели пригоршни с трудом и томлением духа». И еще, если помнишь: «Всё сделал Бог прекрасным в свое время и вложил покой в сердце человека…» Но как найти этот Покой, которым Господь наделил каждого человека, но которого в моем сердце не было, я не знал. А Книга Проповедника на этот самый главный в жизни вопрос почему-то не отвечала.
Толмид замолчал, а потом попросил у Филиппа:
– Дай мне твою флягу.
– Не дам, – тихо ответил урод. – У меня осталось мало воды. А ты нальешь и опять выльешь.
– Ты знаешь, отец мой по происхождению сириец, – продолжал Толмид, непонятно к кому обращаясь и ни на кого не глядя. – Почти сирийцем был его отец, мой дед, который жил не в Вифаваре, а в Гадаре. И уж точно сирийцем был мой прадед, дед отца, который вообще жил в Дамаске. И в городе нашем много сирийцев. И лишь немногие, как мой дед и отец, обрезались и живут в Законе, а обычно сирийцы язычествуют и поклоняются неизвестно каким богам.
Отец мой – его правильно называть Фолмеем, а не Фоломеем, как зовут его евреи, и не Толмеем, как называют его греки – больше торгует с сирийцами, чем с иудеями. С сирийцами приятнее иметь дело, потому что они не так придирчивы и не так жадны. Торговцы говорят, что у моего отца лучшие фрукты в Вифаваре и одни из лучших во всей Перее. Ну и, понятное дело, обидно бывает, когда предлагаешь хороший товар, за который стоит заплатить хорошие деньги, а иудей начинает морщить нос и корчить рожи, словно его привели в отхожее место… Одним словом, отец предпочитает сбывать товар сирийцам. И потому в нашем доме всегда их полно.