Великий Кристалл. Памяти Владислава Крапивина - стр. 48

Дилион открыл глаза.

– Все работает, ― сказал он. ― Ядро ― мое. Наше. Я могу прямо сейчас взлететь. Ходить не могу ― а летать пожалуйста. Куда полетим?

– Не знаю, ― сказал Микаэль. ― Надо людей спросить. У нас же демократия, да?

– Ну-у-у, ― протянул Тристан, и мы засмеялись.

Я не знал, полностью и насовсем ли ко мне вернулось зрение, но точно знал, что сделаю, выйдя отсюда. Я дойду до медблока и попрошу мапу осмотреть мои глаза. А сам буду смотреть на его лицо ― родное, любимое, знакомое до малейшей черточки.

А потом выйду из корабля и, щурясь от света Медузы в небе, добреду до дома Илонки. Постучу в дверь, она откроет. Руки у нее будут в муке, волосы растрепаны, она всегда такая, когда хлеб печет.

– Илонка, ― скажу я ей, ― я пришел к тебе, за тобой. Я ― не тот, прошлый, твоя детская влюбленность, голос в темноте среди космоса. Я не равен ему, хотя мое тело и создано по лекалам его тела. Я не равен твоим сыновьям. Мы не равны совокупности своих генов. Или клеток. Или элементов, которые нас составляют. Пусть даже они все когда-то были единой точкой, потом разлетались в Большом взрыве, потом горели среди звезд, потом стали нами, а потом перестанут нами быть. Мы ― это мы, Илонка. Я ― это я. Иди сюда.

Я ее поцелую, и будь что будет.

«Знаешь, Ленка, не представляю, как люди живут без этой красоты. Им надо почаще поднимать голову. Если ты посмотришь на Большую Медведицу, где-то у звезды Бенетнаш, у самого носа Медведицы, лечу я».

Щелк.

Не знаю, почему я это слушаю. У капитана всегда такой бодрый голос, будто он капитанствует на стимуляторах. Все нипочем. Смотри, Ленка, красота и все такое. Всего записей четырнадцать, и ни разу он не сказал, что в его мире существуют такие понятия, как проблемы или трудности.

Записи я украл. Легко можно было сделать копии, но мне доставляет тихое мстительное удовольствие думать, как я избавлюсь от них в конце своего путешествия. Неплохой финальный аккорд, не правда ли? И мать освободится от них, как от наваждения. И вообще мы с ней оба станем свободны.

Сборы.

Собственно, я начинал их не раз и не два, но никогда не заканчивал. Потому что не чувствовал, что пришло время, и убирал приготовленные уже вещи обратно ― по полкам, по ящикам и нишам. Сейчас мне думается, что я еще не был готов. Психологически. Но вот решил окончательно: это не будет данью памяти. Нет уж! Последний курс окончен, мне ― пятнадцать, впереди ― вся жизнь. Стоит ли тащить в нее капитана, который только и может, что признаваться в любви вакууму?