Великий Кристалл. Памяти Владислава Крапивина - стр. 34
Броган тогда посмотрел на мапу, бледного, дрожащего, и головой покачал.
– Нет, ― сказал, ― спасибо, Сергей Васильевич. Я уж дождусь, когда моя очередь придет. Если гемка сейчас покраснеет, это ему… нам отравит оставшееся время вместе. Пусть уж будет… ну, надежда.
– На хрен такую надежду, ― сказал мапа, резко дернув головой. ― Надежду, в которой мы жжем своих детей, как спички. И они гаснут, гаснут…
– Женя… ― начал опять Фокин твердо и с нажимом, но тут же лицо его дрогнуло, исказилось, горло перехватило. ― Мы жжем спички… потому что нам нужно выжить. Если не добудем огня, то мы все, все замерзнем… Иди, Броган, домой. Мод’обрах закончен. Впереди Зима.
В тот последний год с Броганом мапа был очень молчаливым и мало улыбался. Зимой, в корабле, работы немного ― проверки систем, уборки, то, что раньше называлось «драить палубу». Мапа дежурил по медблоку три дня в неделю, а вечерами дома мы играли в настольные игры, болтали. Мапа нам много рассказывал о Земле, о том, как в поясе Койпера были открыты пространственные тоннели ― «уши Господа», через них можно было проходить в другие части Вселенной, не используя околосветовых скоростей, которых живая материя не выдерживает.
– Экспансия за пределы Солнечной системы вдруг стала возможной. Я записался сразу, как только возрастом вышел, с шестнадцати лет можно было. Тогда я еще не очень себя понимал, но годы шли, смеркалось, как говорится… К двадцати трем годам понял окончательно, что я ― не женщина, а мужчина в женском теле, так бывает. Но тут выбор встал ― садиться на гормоны и делать операцию, или лететь в экспедицию. Выбирать, какая мечта для меня важнее. Думал ― ну полечу, рожать же меня никто не заставит… На тот момент, так как активной колонизации не было, а в анабиоз просто так ложиться желающих как-то не находилось, исследований не было о его влиянии на фертильность. Не знали, что шестьдесят процентов женщин, засыпающих больше чем на год, становятся стерильны…
– То есть ты жалеешь, что тебе пришлось… ну, нас родить? ― спросил тогда Броган, и его голос дал скрипучего петуха, а я рассмеялся, чтобы скрыть страх ожидания ответа. Мапино лицо дрогнуло, он схватил нас за плечи и больно сжал.
– Нет, ― сказал он, приблизив лицо к моему, потом к лицу Брогана, смотрел нам в глаза, будто завязывая узлы между душами. ― Нет, ― говорил он снова и снова, ― нет, нет, нет, ― пока мы все трое не разревелись, как дураки. Мапа прижал нас к своим плечам, гладил по волосам и рассказывал про полет, как Земля становилась вдали синим шариком, как менялись вокруг звезды и Солнце становилось все меньше, как он сам спал и просыпался. Цикличность холодного анабиоза подводит сознание к поверхности, повышает температуру, напоминает жизни, что та продолжается, потом опять уводит вглубь, в ледяную темноту, где медленно проплывают образы глубоководных снов, тени памяти, отброшенные на генетическую решетку сотнями тысяч поколений тех, кто смотрел на небо, добывал и ел земные плоды и давал предметам имена…