Великая степь - стр. 40

Таких людей в Отделе не было.

Прослушивание сорока минут семейной беседы ничего интересного не принесло: истеричные слезы матери, робкий интерес сына: что с ним будет? (с легким, неуверенным намеком на тот факт, что гражданского суда в Девятке нет, а воентрибуналу он не подсуден). Затем увещевания срывающимся, полным неподдельного ужаса голосом. Снова рыдания, объяснения сквозь слезы, что с ним будет…

Сработало. Расчет оказался точен. Парень поплыл. И заговорил.

Однако – лгал. Брал все на себя, уверял мать, что мстил за посланного на убой отца…. Но и эта ложь говорила о многом. И молчание говорило – молчание о придурочных дружках, об утопических мечтах покончить с Карахаром, об однокласснике Володьке Черепанове (Черепе). Тот с детства грешил изготовлением стреляюще-взрывающихся конструкций, работающих на спичечных головках и т.д. и т.п. Гамаюн сильно подозревал, что именно из самоделки этого Кулибина в него и стреляли утром…

Нет, серьезные люди подобрали бы Кеше и оружие серьезное. И замотивировали бы его у пацана появление – дабы самим остаться в стороне. И приказали бы все валить на диссидентствующих друзей: мол, сбили с пути, запутали, подставили. Так что? Опять совпадение? Не многовато ли на один день их набирается?

Гамаюн отключил аппаратуру, не дослушав душещипательно-мексиканскую сцену. Вышел из кабинета. Коротко бросил Лягушонку:

– Конвой готов? Панкратов на месте?

Выслушал утвердительный ответ, кивнул:

– Едем на “двойку”.

С Кешей Петрищевым, впечатлительным семнадцатилетним пареньком, на самом деле все произошло гораздо проще. И сложнее.

Еще вчера он и в мыслях не имел поиграть в героя-народовольца. Да, ругал начальника Отдела в компании, – так и все ругали… Но знал, как уважал того Кешкин отец. И в глубине души не считал Гамаюна повинным в смерти майора Петрищева..

А этим утром с Кешей стало твориться непонятное.

Он пошел к Черепу, не совсем понимая, зачем идет. Разбудил и настойчиво попросил пушку, не понимая, зачем просит. Отправился к “Хилтону”, механически переставляя ноги. Шел вроде бесцельно, без всякой мысли – однако пистолет-самоделка был до хруста в суставах стиснут потной рукой. И – аккуратно прикрыт курткой. Зачем?

Только увидев Гамаюна, неожиданно и резко он понял все. Мысль оказалась четкая, лишенная тени сомнения. Но… какая-то чужая. Потом все произошло очень быстро, все замелькало, как в зажатом в токарном станке калейдоскопе, – сомневаться времени не осталось.