Великая мать любви - стр. 9
– Можно, – согласился я и поместил ее возраст где-то между пятьюдесятью и пятьюдесятью пятью. Еще пяток лет – и она годилась бы мне в мамы. – Где вы так хорошо научились говорить по-русски? Вы что, русского происхождения?
– Но, нет, я стопроцентный француженкья! – засмеялась она. – Я долго жила в Москве, потому что мой мужь, индустриалист, делал там бизнес с совьетски. Два мой сина ходили там в школу. – Усевшись, она широко расставила ноги под балахоном и уперлась ладонями в колени. – Твой книга меня очень тушэ, очень-очень затьрогал. Мне твой историй очень близок… Любов твоей мне понятен. У меня остался болшой любов в Москва. Его зовут Витькья… Ох, Витькья… – Лицо ее приняло нежное выражение. – Мой малчик Витькья, такой красивий, такой хорешьий. Я совсем недавно живу в Париж, Эдуар, только один с половиной год как из Москва. Францюзский человьек ужасны, материальный совсем… Я хочу всегда обратно, в Москва, где Витькья… Я всегда плачью… – Она смахнула невидимую слезу.
Я кивал головой и думал, почему она не вынимает магнитофон или блокнот и не задает мне вопросов.
– Ты хочешь випить и кушать? – сказала она и встала. – Я принесла хороший вина и кушать тоже. Я знаю, что ты бедни, потому ми должны кушать. Я очень научилась русски обычай в Москва. – И она по-хозяйски прошагала к вешалке.
Глядя на нее в перспективе, я решил, что она похожа на одно из приземистых коротких бревен, которые мне удалось недавно обнаружить на рю Блан-Манто. До того, как я их распилил. Бревно в сарафане. Никакой русский обычай не предусматривает приход в дом незнакомого тебе человека с сумками еды.
– Вот, – сказала она, – хороший бели и красны вино. – «Блан де Блан» и «Кот дю Рон» стали на мой стол. – Вот pate[9] (она вынула патэ в глиняной чашке). Кольба са… Риэт…[10] – Стуча продуктами, она выставляла мини-гастроном на мой рабочий стол.
«Она насилует меня самым наглым образом», подумал я. Однако она приступила к сдиранию упаковок с припасов, и запах свежей еды заполнил студию. Отвернувшись к окну, я проглотил слюну. Я хотел есть. И я любил именно риэт и свиную колбасу – жирные, крепкохолестеринные блюда.
– Я должьна тебе признаться, что я обманула атташе-де-пресс. – Она рассмеялась. – Я сказала, что я жюрнальисткья, чтоб получить твой телефон, но мнье так ньрявилась твоя книга… – Ее окрашенные синим веки виновато опустились и поднялись несколько раз, прося прощения, обнажая черные боевые зрачки нахалки. – Давай кушять. У тебя есть тарельки?
Через полчаса мы сидели рядом на диване-конвертабл, я курил марихуану, а она рассказывала мне, насколько наши души похожи, ее душа и моя. Ее русский, и до этого полный лишних мягких знаков, после «Кот дю Рон» и «Блан де Блан» истекал соками. «Моя» Елена и «ее» Витька также, по ее мнению, были похожи – любимые нами чудовища. Из того, что она успела мне рассказать о «такой красивий Витькья», я привычно сложил из элементов образ бездельника, мелкого фарцовщика и даже не макро