Великая княгиня Рязанская - стр. 51
А какие греховные сны мне снятся, Анна! Да разве мне одной? Считается, что дьявол нас, Христовых невест, смущает. Только не дьявол это, Аннушка – природа бунтует против насилия над ней, пытается вернуть заблудших на путь истинный. И если бы не десять лет между нами разницы, бежала бы я с Юрием. Убежала бы за тридевять земель, и никто бы не сыскал нас. Люб он мне. Очень. Хотя и мальчик совсем. Но вот одумалась – не смею его губить. Уедешь ты. Уедешь, чтобы прожить свою земную, женскую жизнь, да и мою тоже. Мы ведь так похожи с тобой. И при крещении получили одно имя, Анна, благодать. Я от своей благодати сама отказалась…
Она замолчала. Анне показалось – плачет, но настоятельница продолжала ровным голосом, властно:
– Я не могу допустить теперь, чтобы и ты отказалась, чтобы перестала, как тебе на роду написано, быть женщиной.
– А как же икона святой Евфросинии?
– Да не стоит это всё простых радостей жизни. Ох, как я хочу ребёнка. Боже, Боже мой! Понять не могу, отчего эта мерзавка решила избавиться от своего. Позора испугалась, нищеты? Но что значат они по сравнению с радостью материнства! Сжечь бы её, подлую, в срубе, но нет, пусть мучается, пусть о смерти денно и нощно мечтает. Она ведь рубашку у тебя выпросила, чтобы верёвку сделать. Она преступница. Она мученица. И я завидую ей. Да, да! Потому что она осмелилась любить.
Настоятельница ходила по келье, туда-сюда, туда-сюда. «Мечется, словно недавно пойманная рысь, – подумала Анна, – а ведь она и в самом деле в клетке, и путь на свободу ей закрыт».
– Ты успеешь ещё вернуться в эту клетку, – усмехнулась настоятельница, – когда пресытишься жизнью, когда исполнишь свой долг любви, супружеской и материнской. А сейчас одевайся и собирай пожитки. И не мешкай – силой выдворю. – Она присела на топчан и задумалась.
Анна принялась собираться. Всё у неё валилось из рук, громыхнула иконой, вынимая из киота. Настоятельница вздрогнула:
– Ты береги её. Удивительное, думаю, неповторимое творение. Сколько раз в твоё отсутствие я приходила полюбоваться ею, и всякий раз казалось, не на икону смотрю – в зеркало заглядываю. И совсем недавно поняла: икона эта хотя и византийского письма, но не древняя, просто по образу древней сработана, а писана она с тётки твоей Анны, которая тоже не успела прожить свою женскую жизнь, умерла рано, да ещё в чужой стороне, и детей у неё не было. Вот и выходит, что и за неё ты должна познать радость материнства, долюбить…
– Я попробую, – сказала Анна и всхлипнула, – попробую. Но писать тоже буду, и напишу святую Евфросинию. А этот образ дарю тебе. Молись за меня, матушка, – и она поцеловала настоятельнице руку.