Вектор - стр. 22
– У меня нет отклонений, просто мне нечего сказать. Но если вам необходимо, чтобы я произносил слова, я буду их произносить.
Психолога, тучную женщину лет пятидесяти, не слишком-то впечатлило дерзкое поведение подростка, и она заставила проходить Дамира кучу тестов. Из всех них следовало, что он в порядке. Женщина долго смотрела на мальчика и произнесла:
– Дамир, такая психологическая травма как у тебя, не может пройти бесследно. В тебе уже видно изменения личности и попытки противопоставить себя обществу. Ты заново создавал свою личность под воздействием стрессовой ситуации.
– Личность моя осталась со мной. – Перебил ее парень. Щуплый, нескладный парень со взглядом уставшего старика. – Просто у меня нет воспоминаний о себе. Соответственно, у меня нет психотравм детства, негативных установок, наоборот, есть улучшенная версия меня, которая логически подходит ко всем желаниям и совершаемым действиям. Я могу объяснить, почему я молчал два года. Изначально, это была защитная реакция, а потом я понял, что слова мои ничего не изменят. В тот день меня полуголого привезли с мороза в больницу, где я час, сидя в коридоре, смотрел как мент, который меня сопровождал, играл на телефоне. Потом меня осмотрел врач, и они вместе с ментом обсудили, сколько членов моей семьи сгорело и как мне повезло. Потом меня отправили в детдом, где тоже всем плевать, что со мной. Через неделю вдруг следователь решил проверить версию поджога и отработать на мне новые приемы допроса, пытаясь убедить меня, что поджог дом я. Зачитывал мне какие-то характеристики от бывших одноклассников, учителей. Он был очень убедительным, особенно в той части, где утверждал, что от меня отказались все живые бабушки и дедушки и даже дядя не захотел меня забрать к себе. В какой-то мере я согласен с его логикой, видимо, я был не самый прилежный ребенок и желанный родственник, ведь, на самом деле, за все время никто из них меня не посетил. Поэтому я молчал. Мне нечего было противопоставить давлению взрослых людей и ситуации. Я не помню себя, семью, друзей. Я помню книги, сериалы, фильмы и даже школьную программу. Я правда не знаю, что тогда случилось. Я просто не хотел жалеть себя и распыляться на остальных, прежде чем смогу понять, какой я человек.
Выслушав Дамира, женщина проговорила с ним еще около часа и лишь убедившись в том, что он действительно вменяем, отпустила его. С тех пор он ни с кем не разговаривал так долго и так открыто.
Привыкший к внутренней пустоте и одиночеству, он не пытался жить нормальной жизнью. Вместо любви и дружбы он сосредоточился на учебе. Вместо самокопания, он копался в книгах, исторических фактах и наблюдал за людьми. Ввиду того, что их поступки и высказывания ему не приходилось сравнивать со своими внутренними установками, навязанными воспитанием, он замечал всю нелогичность жизни и чувств. Выстроив для себя личный моральный кодекс, он четко следовал ему, но никогда не поддавался мимолетным чувствам. В армии он начал интересоваться историей и, как оказалось, она вся переписана и исковеркана. В разных учебниках разных годов издания одни и те же события описывались по-разному, а в архивах и музеях, которые он посещал в редкие увольнения, даже карты сражений, датированные одним годом, отличались то в начертаниях местности, то в схемах наступления войск. Так, преисполненный сомнениями во внешнем мире, а не в себе, он погрузился в эзотерику и религию. Но там было все запутаннее, чем в музеях. Тогда-то он и придумал продавать самопальные книги по магии. Каждую в разных городах. Два раза в один город старался не выкладывать объявления, менял ники, аккаунты. В остальном у него была скучная жизнь затворника, если бы не вечные конфликты и ситуации, в которые он попадал. В молодых парнях, прожигающих жизнь в подъездах и на улицах, он вызывал необъяснимую агрессию одним своим видом, хотя одевался он в однотонные вещи, не броско, имел спортивное телосложение и не выглядел как жертва, но они постоянно его задевали.