Век Екатерины Великой - стр. 20
Почти каждый чуть ли не со слезами на глазах вспоминал другой достойный поступок принцессы Цербстской, когда она, находясь на пороге смерти, отказалась собороваться со священником-лютеранином, а попросила позвать своего православного наставника Симеона Теодорского – чем умилила весь елизаветинский двор вкупе с самой императрицей, которая еще больше полюбила принцессу. И было за что!
На следующий день, к огромной радости Софии, императрица Елизавета прислала больной несколько отрезов дорогих материй – и среди них, между прочим, кусок голубой ткани с серебром. Одно печалило юную принцессу – репутация матери среди окружающих все более ухудшалась.
К началу апреля София-Фредерика почувствовала себя гораздо лучше. Сильный организм преодолел болезнь, но подниматься с постели первое время было небезопасно: прозрачно-худая, София несколько раз падала от головокружения. Елизавета Петровна запретила ей вставать самостоятельно. Специально приставленная к ней новая служанка поднимала и укладывала ее, придерживая за руки. В течение месяца, пока болела принцесса, гофмейстерина, графиня Мария Андреевна Румянцева умело ухаживала за ней, стараясь предугадать все ее пожелания заранее, и не жалела сил, пытаясь удовлетворить их – чего бы ей оное не стоило.
Принцессе нравилось, что фрейлины разговаривали вполголоса, безостановочно болтая о последних событиях двора и всей столицы. Утомленная своей болезнью, София порой не хотела глаза открывать, дабы не смотреть на свет. Делая вид, что спит, она слышала разговоры о немаловажных придворных интригах, мнения фрейлин и строгой ко всем обер-гофмейстерины Румянцевой обо всем происходящем, и, что особливо интересно – их мнение о самой больной. Принцессе было приятно, что оно оказалось вполне лестным со стороны не токмо тех, кто шептался у ее кровати, но и всех тех придворных, коих они обсуждали. В основном же разговор шел о туалетах и прическах, красоте и веселости государыни Елизаветы Петровны, ее близких подругах Мавре Егоровне Шуваловой, Анне Карловне Воронцовой и Елизавете Ивановне Головкиной. Хвалили разумную политику Петра Шувалова, ругали неприятную внешность и скупость его брата – управляющего Тайной канцелярией Александра Шувалова, ругали мелочность его жены, а такожде отмечали твердость и благоразумие канцлера Бестужева-Рюмина, борющегося с набирающими силу Шуваловыми. Обсуждали, кроме всего прочего, весь дипломатический корпус – особливо высокого и статного красавца, французского посланника маркиза де ла Шетарди. Не обошли и фаворита государыни – недавно возведенного в графство Алексея Григорьевича Разумовского, щедрого и гостеприимного великана. Открытием такожде стало услышать, что императрица Елизавета, боясь неожиданного ночного визита врагов, часто меняет место для сна, по большей части не спит до утра и, дабы бодрствовать, требует, дабы прислужницы чесали ей пятки и вели беседу. Фрейлины сочувствовали ей: был же случай, обнаружили в туалете императрицы мужика с топором. И как ни пытали, ни поднимали на дыбу, не дождались от него и слова – почему и как он оказался во дворце императрицы. Так и сгинул. Узнала принцесса много и об амурных делах августейшей монархини – о Шубине, о покойном племяннике государыни Елизаветы Петровны, императоре Петре Втором, ухаживаниях за ней, а потом преследованиях Биронов (отца и сына), о дружбе Елизаветы Петровны с последней императрицей Анной Леопольдовной и тайной вражде с Анной Иоанновной, о странных отношениях Анны Леопольдовны с ее фрейлиной Юлией Менгден и саксонским посланником Морицем Карлом Линаром… и многое другое. Но самым приятным во всех разговорах для принцессы Цербстской стало то, что она начинала понимать, о чем идет речь. Стало быть – изучение русского языка сдвинулось с мертвой точки.