Ведомый любовью. Воспоминания Винобы Бхаве - стр. 16

На празднование Ганеша-чатуртхи мы установили дома образ Ганапати[20]. Дедушка обычно делал его своими руками, при участии детей. Мы готовили порошок сандалового дерева, и он использовал его для изготовления образа. После установки проводились пуджа и арати (подношение огней), и в течение нескольких последующих дней дома была праздничная атмосфера.

Затем, на десятый день, образ выносили из дома и погружали в воду. Когда я был ребенком, это меня сильно расстраивало: мы так усердно работали, чтобы сделать его, мы почитали его и так долго поклонялись ему, а теперь мы не просто избавлялись от него – мы торжественно отмечали его затопление, как празднество, с песнями и музыкой. Только позже я усвоил смысл этого обычая. Индуистское учение сплетает воедино почитание образа и абсолютную незначительность его. Но его не следует самым безжалостным образом ломать, его нужно с почтением отпустить. Обычай взывания-погружения – символ великой красоты. Мы должны стремиться к отрешенности, которая позволит нам, когда время придёт, оставить наши лучшие творения.

Дедушка соблюдал обеты и регулярно постился. Одним из таких постов была Чандраяна – пост в честь Луны. В первый лунный день принимают одну ложку пищи, во второй день – две ложки, и так далее: количество увеличивается, пока она прибывает, до тех пор пока в полнолуние не доходит до пятнадцати ложек. Потом, когда Луна убывает, количество ложек уменьшается – одна за одной, – и затем в день, когда луны не видно, соблюдается полный пост. Когда дед соблюдал Чандраяну, он предлагал пуджу Луне каждый день с ее восходом, и после совершения обрядов он ел столько пищи, сколько было предписано. Но восход Луны разнится ото дня ко дню: он мог случиться вечером, или в полночь, или в предрассветные часы, когда я крепко спал. Тогда дедушка просил бабушку разбудить меня, и она вытаскивала меня из кровати, чтобы я посидел с дедушкой на пудже. Я был в полудреме, но, несмотря на это, когда пуджа подходила к концу, моя рука была вытянута для прасада[21]. И дед клал в мою протянутую руку маленькую часть от его собственной порции на тот день.

За чистоту духа – какой бы я ни обладал, – я должен поблагодарить своего дедушку. Для меня это его величайшее наследство. Безусловно, он проявлял ко мне самую обыкновенную доброту: давал мне сладости и так далее, но чего я никогда не забуду – это духовный прасад, который я получил; впечатление, произведенное на мой ум, когда он будил меня – даже посреди ночи, – чтобы получить даршан[22] Господа. Это был его величайший дар.