Ведьмина ночь - стр. 20
Кусок сливочного масла, что таял и расползался тонкими ниточками.
Хлеб.
И тушенка, вывернутая из банки в глубокую миску.
– Ешь, – Афанасьев подвинул тушенку ближе. – Не стесняйся.
Я бы, может, и застеснялась, но голод… запах… кажется, в жизни я такой голодной не была. А потому только и выдавила:
– Ш-пасибо.
С набитым ртом, конечно, не слишком вежливо, но плевать. Так мы и ели. Я жадно, пусть и стараясь не подавиться, Афанасьев – неспешно и явно за компанию.
После и чаю сделал.
И варенья подал. И снова пирожков выложил, найсвежайших.
– А колени у тебя не болят, – я принюхалась. Пирожки были с яблоками, да не просто тертыми или там кусками, нет, такие мама пекла. Яблоня-то у нас была старая, яблоки давала мелкие и суховатые, вот она их и нарезала, и скидывала на сковороду, туда же отправляла пару ложек сахару и кусок сливочного масла.
Надо же.
А казалось, я о той жизни ничего-то и не помню.
Но лучше бы и не помнила вовсе, до того вдруг тошно сделалось. И тоскливо.
– Отчего же, болят.
– Только от моих мазей толку немного, – я все-таки стянула пирожок. И укусила, закрыв глаза. – Почему? Почему именно я? Я ведь не самая сильная…
– Сила без надобности. Он, хватает.
– И не самая умная…
– Не скажи. Говорил я с одним своим старым знакомцем… он еще раньше приходил, спрашивал.
Бизон?
– Борис Игнатьевич?
Зоненко. Если взять первые буквы имени и отчества… кому и когда из студентов это пришло в голову? Без понятия. Но кличка приклеилась. Пусть даже ничего-то в облике его не было бизоньего, напротив, Зоненко был высок, тонкокостен и сухопар. И походил скорее на престарелого журавля.
– Он самый. Искал место для одной способной дурочки.
Надо же… а я бы никогда и… и выходит, думаю я о людях хуже, чем они того заслуживают. Совестно. Но не настолько, чтобы кусок поперек горла встал.
– А мне аккурат нужна была толковая ведьма, с головою от мусора свободной.
– Это не про меня, – вздыхаю и запихиваю в себя пирожок.
А чай – с травами. Чабрец чую, еще самую малость – календулы цвет. Капля брусничного листа.
– Ну… любовь-морковь, дело молодое… оно и ладно вышло. Складно, я бы сказал. Прямо одно к одному, – Афанасьев потер руки. – Ладно, ты меня глазищами-то не сверли. Оно-то да, голову тебе задурили изрядно, но зато теперь, разок обжегшись, не купишься.
– На что?
– На слова красивые.
– Наверное, – честно говоря, хотелось бы думать, что я повзрослела, поумнела, но что-то, должно быть остатки здравого смысла, подсказывали, что не стоит сильно уж на то надеяться.
– Поглядим, – Афанасьев потер подбородок тыльною стороной ладони. – Но ты права… мази твои, уж извини, составлены толково. Для города. Но силы им не хватает.