Вечность и еще два дня - стр. 3
Однажды она гостила здесь, в деревне, с Андреем, привезла его из города, познакомила с отцом, с матерью, а ночью они отправились купаться. Полина ему поддалась. Он смог догнать ее и обнять крепко-крепко. Повторить бы. Но Андрей уже безнадежно в прошлом, женился, готовился стать отцом.
Не сложилось, не судьба. Такое бывает. Но как же обидно. Так и затянула бы заунывно «Степь да степь кругом», да мама услышит, звать начнет.
Из темноты под свет фонаря выбежал Дружок, ткнулся в руку мокрым носом.
– Ух ты, животина лохматая! – сказала Полина, улыбнулась и потрепала пса за холку.
Шерсть у Дружка пышная, но пыльная, местами спутанная, как будто мышки в ней гнезда свили. Пройтись бы жесткой щеткой от холки до хвоста, дрянь всю вычистить. Сегодня сил хватит лишь на то, чтобы снять со спины собаки головку репейника.
Все-таки Полина поднялась и пошла за щеткой. Завтра тоже будет некогда, особенно если откладывать все на потом.
Дружок вытянулся на лапах, поднял холку, навострил уши, настороженно повел головой в сторону калитки, предупреждающе гавкнул и побежал, указывая путь хозяйке.
За калиткой у фонарного столба руки в брюки стоял Миша. Рослый, кряжистый. Левая нога выставлена вперед, правый локоть отведен в сторону, в зубах «беломорина». Полине казалось, что он вот-вот сорвется с места и пойдет в пляс под скрипки сверчков. Кровь у него пьяная, настроение ухарское. Полине даже не надо было принюхиваться, чтобы это понять.
Когда Миша трезвый, он тише воды, а под мухой мог и нахамить, на свою покойную жену иной раз руку поднимал. Это если верить молве, которая, конечно, врет, но не всегда.
– Светит месяц, светит ясный!.. – с папиросой во рту прошамкал Миша.
Тридцать четыре года мужику, а выглядит на все сорок, если не больше. Кожа грубая, темная не столько от солнца, сколько от пота, перемешанного с землей, зубы коричневые, с гнильцой, да и то не все. В верхнем ряду их заметно убыло, особенно передних, а ему и дела нет. Борода кудлатая, прокуренная, да и без того вид у мужика запущенный.
– Шел бы ты домой, месяц ясный, – из-за калитки сказала Полина и покачала головой.
Отец ставил забор на века, на бетонные столбы, но высоко поднимать его не стал. Штакетины едва доходили до уровня груди. Если бы Миша захотел, то перемахнул бы через такую ограду в два счета. А если бы захотел еще сильней, то и Дружок с его зубами не стал бы ему помехой.
– Да, ясный, – подтвердил Миша.
– Ясный. Но грязный.
Пиджак на нем замусоленный, с засаленными рукавами. Черные в серую полоску брюки никогда не знали утюга. О том, что там под ними и сколько оно не стирано, можно было только догадываться. Впрочем, неряшливость для Миши – это, в общем-то, давно уже естественное состояние.