Вдыхая тень зверя - стр. 53
О карьере друга Дмитрий Николаевич знал лишь то, что тот, как и мечтал ещё с университетской скамьи, сделался присяжным поверенным, однако славы себе на адвокатском поприще не стяжал и капиталов не нажил, поскольку в основном брался защищать людей простых и небогатых, а также тех, кто угодил под суд по политической статье.
– Да ты проходи, Арсений, садись! Что стоишь-то?.. Чаю хочешь? Или, может, пообедаешь? Ты какими судьбами в Москве? Давно приехал? Екатерина Афанасьевна с детьми тоже здесь? –засыпал старого приятеля вопросами Дмитрий Николаевич, чувствовавший себя после сна и еды значительно бодрее.
Никитин продолжал неловко топтаться посреди комнаты, нервно потирая руки.
– Я лучше чаю, Дмитрий, – ответил он наконец. – Я в поезде перекусил… Катерина мне с собой завернула…
– Она в Арзамасе осталась?
– Нет, она тут, под Москвой. На наркоматовской даче в Зубалове.
– Наркоматовской? – переспросил Руднев, не поверив своим ушам.
Арсений Акимович сперва ещё больше задёргался, а потом вдруг разом собрался, угомонил беспокойные руки, прямо взглянул в лицо университетского сотоварища и произнёс негромко, но так внятно и проникновенно, как это умеют делать только лучшие адвокаты:
– Да, на наркоматовской. Я работник наркомата юстиции. Две недели как возглавляю законодательно-кодификационный отдел. Я большевик, Дмитрий, член Социал-Демократической Рабочей Партии с 1905 года.
В гостиной Пречистенского флигеля повисла тишина, неприятно звенящая, словно стекло, готовое лопнуть от голоса оперной дивы.
– Ты никогда об этом не писал, – проговорил Руднев лишь только для того, чтобы слова его нарушили тягостное давление этой нестерпимой дребезжащей тишины.
– Я не знал, как ты к этому отнесёшься, – всё тем же адвокатским тоном ответил Арсений Акимович. – Вернее, как раз знал и не хотел, чтобы это отразилось на наших взаимоотношениях.
Безликое «на наших взаимоотношениях», сказанное Никитиным вместо задушевного «на нашей дружбе» больно резануло Руднева. Ему вдруг сделалось и обидно, и стыдно от того, что политические убеждения – химерная по своей природе сущность, пусть даже и возведённая нынче в статус единственного и абсолютного мерила добра и зла – была способна в одночасье обесценить всё то, что они с Никитиным друг в друге бесконечно уважали, и что связывало их долгие годы.
Руднев понял, что вибрирующая от напряжения стеклянная стена, внезапно разделившая двух старых друзей, должна быть немедленно разрушена, иначе проклятое это стекло сделается твёрже гранита, и он навсегда потеряет своего товарища, а вместе с тем подёрнутся мерзостным налётом отчуждения и предательства теплые и светлые воспоминания его университетской юности.