Вдали от городов. Жизнь постсоветской деревни

Совместный проект с университетом Магдебурга. Поддержан Deutsche Forschungsgesellschaft.

Проект «Вдали от городов: жизнь восточно-европейского села. Деревенские жизненные миры в России, Эстонии и Болгарии» (руководители Экхард Диттрих и Ингрид Освальд / университет Магдебург, поддержан DFG) был нацелен на исследование жизненного мира деревни в Эстонии, на Севере и Юге России, а также в Болгарии. В ходе работы над проектом, помимо деревень в названных регионах, были исследованы деревни в Сибири и Восточной Германии. Работы в Сибири удалось провести при содействии общества стипендиальных программ немецкой экономики, а в деревне федеральной земли Мекленбург-Передняя Померания при помощи исследовательских контактов института регионального развития им. Тюнена.

Между странами и регионами существовало большое различие в реализации стратегии. Крупнохозяйственная коллективизация не везде принимала доминирующую форму. Так, в Польше во времена социализма существовало большое количество малых крестьянских семейных хозяйств (Ministry of Agriculture, 2000). Когда рухнула социалистическая система, повсюду, за исключением «советского ядра», еще не стерлись полностью воспоминания о самостоятельном крестьянском образе жизни. Концепция индустриализированной деревни эти различия систематически принимает во внимание.

Ранее тоже проводились ориентированные на повышение эффективности реформы, успех которых, однако, был незначительным. Они могут рассматриваться как аналог «стимулирования труда» в других секторах экономики, с дефицитом эффективности которых должна была бороться социалистическая плановая экономика (Корнаи). Дальнейшим результатом развития модернизации выступает рост теневой экономики параллельно возникновению больших индустриальных, ориентированных на центральное планирование структур производства. Эта теневая экономика – рассмотренная из функциональной перспективы, – с одной стороны, частично возмещала дефицит в снабжении системы, стабилизируя ее таким образом, с другой стороны, она постоянно подрывала социалистические производственные принципы во всех секторах. Частично теневая экономика существовала и легально, поскольку земля передавалась сельскохозяйственным рабочим в пользование, но урожай с нее мог быть продан на рынке.

Сегодня на предвыборных и рекламных мероприятиях порой говорится о постсоциалистическом «возрождении» деревень. Однако идеализированная картина возрожденного крестьянства не подкреплена ни политически, ни научно. До середины 1990-х годов все было по-другому: в ходе приватизации и реституции росли надежды на возрождение крестьянских семейных хозяйств, но везде наступило разочарование (напр.: Ernst, 1999; Giordano / Kostova, 1999; Lampland, 2002).

О том, что это обозначение не является слишком сильным, свидетельствуют жизненные обстоятельства уже цитированной жительницы деревни: после закрытия совхоза, где она работала воспитательницей детского сада, она должна была зарабатывать себе на жизнь, занимая самые различные должности. Дом, в котором она живет, был построен для городского будущего и оказался непригодным для «нормальной» жизни (отсутствует погреб для хранения овощей, нет садового участка); жители дома не знают, кто отвечает за ремонтные работы, кто – за аренду.

Женщина, давшая интервью, – учительница немецкого языка в местной школе. Она развелась с мужем, который переселился к морю, и живет одна со своим маленьким сыном. Таким образом, она не отвечает классическому социальному образу жительницы деревни, не говоря уже о крестьянке. Ее стиль жизни не потерпели бы в традиционной деревне.

В другой деревне южной России, которую исследовали наши сотрудники, не нашлось ни одного (!) взрослого жителя, кто бы родился в этом месте.

«Другие русские» – при помощи этого понятия выражается культурная дистанция, которая существует между жившими в «нерусских» республиках русскими и местными. «Другие русские» так сильно отличаются от «нормальных» русских, что сосуществование рассматривается как затруднительное. Ресурсные возможности категории необозримы.

Одна из номинаций, приписываемых крестьянству (Великий незнакомец…, 1992).

Учредитель газеты – администрация Хвойнинского района Новгородской области, и ориентирована она прежде всего на сельских жителей. Газета выходит два раза в неделю. «Новая жизнь» – довольно популярная газета, и ее выписывают и читают многие жители деревни. Помимо официальной информации районного масштаба, в газете публикуются частные объявления, программа телепередач, расписание богослужений в церквях района, соболезнования/благодарности и пр. Будучи слепком местной жизни, газета отражает всю сложность и противоречивость современной сельской действительности. Так, в одной газете и даже на одной странице, рядом могут быть напечатаны поздравления с праздником 1-го Мая и с «Светлым Христовым Воскресением»; воспоминания бывших комсомольцев о советских временах и статья зам. главы района о развитии малого бизнеса на селе и так далее.

Здесь и далее в отрывках из школьных сочинений сохранены авторские орфография и пунктуация.

Кстати, в реестре дефицита практически не озвучивались отсутствие или скудость инфраструктуры и сферы услуг – то, что бросается в глаза и совершенно очевидно из «противоположной» перспективы и что делает горожанина малоприспособленным к жизни в деревне. Я помню собственную растерянность и даже ощущение катастрофы в ситуации, когда у меня сломались очки. Было совершенно не понятно, как возможно разрешить эту проблемную ситуацию. Однако одна из наших информанток посоветовала обратиться к местному «народному умельцу», который с помощью проволочки и винтиков сумел починить оправу. Многие деревенские «неудобства» горожанина привычны для деревенских жителей и оттого не замечаемы, они отнюдь не воспринимаются как проблема. К тому же, местным жителям, в отличие от «гостей», хорошо известны пути разрешения возникающих проблем.

Здесь и далее выделения в цитатах мои.

В нашем исследовательском случае в деревне проживает чуть больше трехсот человек.

К теме прозрачности социального пространства деревни я еще вернусь, в главе, посвященной пространству.

В принципе разделяя основные тезисы концепции И. Гололобова о том, что мир деревни – это «мир личных имен» (Гололобов, 2005), здесь я хочу оспорить один тезис. Гололобов полагает, что, прежде чем включиться в социальное поле деревни, «каждый объект социума должен быть персонифицирован как конкретный, уникальный объект», то есть как тот, кто имеет личное имя (там же: 43). Согласно этому тезису, житель деревни, скажем Н., в любой ситуации взаимодействия будет прежде всего Н., с его конкретной семейной историей и личными качествами, а уж затем, скажем, учитель. Мне представляется, что процесс категоризации довольно сложен и амбивалентен. И имя Н. будет составлено, среди прочего, и тем фактом, что он – учитель. Социальный статус включен в производство личности/имени в той же мере, в какой персонифицируется исполнение социальной роли.

Кстати, еще одно небольшое наблюдение в отношении иных, не сельскохозяйственных ориентиров в структурировании времени и организации повседневности – это время дойки коров, которое привязано к программе телепередач и времени показа любимых телесериалов.

А это, между прочим, 70-е годы прошлого столетия.

Л.Болтански и Л.Тевено выделяют ряд фреймов или «миров», которые задают рамки интерпретации ситуаций. Один из центральных «миров» – «домашний мир»: «В домашнем мире ценность людей зависит от иерархии доверия, основанной на цепочке личных зависимостей» (Болтански, Тевено, 2000:77).

Очевидно, этот пример – хорошая иллюстрация исследования Джеймса Скотта о практиках государства по упорядочиванию и контролю (внешнее структурирование пространства) вопреки локальному знанию (внутреннее структурирование) (Scott, 1990).

Эпитеты, щедро раздаваемые крестьянству многими современными исследователями, например, Теодором Шаниным и Виктором Даниловым (Великий незнакомец, 1992), Джеймсом Скоттом (Scott, 1985) и др.

В данном исследовании не делается принципиального различия между «селом», «деревней» и прочими номинациями сельского населенного пункта.

См. многочисленные исследования Шанинской группы: Ежегодники «Крестьяноведение: Теория. История. Современность» (М.: Аспект-пресс); Рефлексивное кре стьяноведение: десятилетие исследований сельской России (под ред. Т. Шанина и В. П. Данилова). М.: РОССПЭН, 2002 и др.

Марксистское «земля как основное средство производства крестьян» неотступно преследует практически всех исследователей села ХХ века. Для Чаянова это определение само собой разумеющееся, он даже его не комментирует принимая per ce (см. Чаянов, 1989). Работа на земле фигурирует в качестве основного признака социального типа крестьянства в трудах Роберта Редфилда (Redfield, 1973:14–20) и других исследователей.