Василий Шуйский, всея Руси самодержец - стр. 40
По небу ползли серые осенние тучи, тяжелея, оседая к земле. Посыпался дождик, да не осенний мелкий, как пыль, – иной. Каждая дождинка была с денежку, падали капли редко, щелкая.
– Слезы! – прошептал князь Василий, норовя слизнуть дождинку с усов: не солона ли?
В Александровскую слободу* приехали глухой ночью. Утром, выйдя на крыльцо, Василий Иванович обомлел: золотой купол на церкви красили черными полосами.
– Память по царице Марии, – сказал Шуйскому одетый в черную рясу молодой монах.
– Годунов?! – изумился Василий Иванович. – Ты в послушниках?
– В послушниках, князь. У царевича Ивана Ивановича. Мы в слободе все так одеваемся. По-старому, по-опричиному. Да что ты меня чуждаешься, Вася? Мы же с тобой родня, свойственники. Лишнее слово сказать боишься. Живи, пока жив! Один Господь знает, где оступимся.
И повыл, намекая, кто обитает в царской слободе, и который уж раз ужаснул Василия Ивановича.
Худо было в слободе. То молились, то бесились. После разгульного пьянства царь Иван наложил на себя и на слуг своих жестокий трехдневный пост. Пили святую воду, ели по сухарю в день.
А пост кончился, царь вдруг вспомнил: у бывшего опричника, у дьяка нынешнего, у Дружины Володимерова жена весны краше. Послал привезти.
Привезли. Три дня царя не видели. На четвертый утром загудели гудошники, забубнили бубны. Высыпали обитатели Александровской слободы узнать, что за праздник у великого государя.
Ряженные в скоморохов комнатные люди Ивана Васильевича кричали, собирая народ:
– Москва совсем поглупела! Бабу, дьячиху, с Весной равняла! Поглядите сами, Весна или не Весна, красна иль не красна?
Из царских покоев, держа за руки, вывели одетую в одни только красные сапожки женщину. Поставили у березы.
Ноябрь на Руси – холодный месяц, но так уж вышло: ни мороза, ни дождя, ни ветра, солнца тоже не было, но от земли поднимался парок последнего тепла.
Смотрел Василий Иванович на несчастную с прилежанием. Знал, царские слуги следят, запоминают недовольных.
Жена Дружины Володимерова ни на что доброе уж не надеялась. Стояла гордая, чистая в своем позорище, красотой посрамляла мучителей.
Грудь высокая, плечи детские, нежные, бедра – только деток плодить. Бела, как снег, а волосы пепельные, легкие, до пят, в глазах – молитва.
Молчали бывалые слуги Грозного. Скоморохи всполошились.
– От Ивана Васильевича! Подарочек! – толкнули женщину в толпу.
Нашлись охотники, уволокли, надругались. Потом убили. Труп отвезли в Москву. Повесили в доме Дружины Володимерова. Над столом. Слуг приставили. Неделю дьяк обедал под трупом супруги. Сам опричник, знал повадки своих, кушал. А когда не мог, его насильно пичкали.