Василий Шуйский, всея Руси самодержец - стр. 2
– Кто же тут живет, Елупко? – спросил он наконец управителя села Горицы, окрестных деревенек и починков.
– Вдова-горемыка с детишками.
– И давно вдовствует?
– Да уж третий год.
– Елупко, выведи ко мне вдову со всеми детьми.
Управитель вытаращил глаза, но повеление исполнил проворно. Вытолкнул из развалюхи нестарую еще, одетую хуже нищенки бабу, а вслед за нею выгреб чуть не дюжину полуголых и вовсе голых ребятишек. За детишками, потягиваясь и мурлыкая, вышла из избы пушистая, серая, как дымок, кошка.
– Все десятеро – мальцы! – сказал Елупко. – Коли не перемрут, наплодят нам нищеты… Господи, еще и кошка у них.
Князь спешился, подошел к бабе.
– Благодарю тебя, что хранишь и бережешь детей своих. Как тебя зовут?
– Марья, господин! – сказала вдова, поклонившись. – Не я берегу, Богородица. Березу едим да крапиву…
– А скотина есть?
– Корова-кормилица. На ней и землю пашу, да хлебушек наш за долги взяли.
– Помолись за меня, Марья.
– Я помолюсь, господин, да скажи, как звать.
– Дура! – взъярился Елупко. – То владыка твой, князь Василий Иванович!
– Смилуйся! – сказала вдова, но не поклонилась, а только глаза прикрыла, будто ожидая удара.
– Десять мальцов – десять мужиков, – сказал Василий Иванович управляющему. – Сие богатство наше, а у тебя такое богатство в небрежении.
– От себя, что ли, взять да дать! – огрызнулся Елупко.
Князь на грубость даже бровью не повел.
– Вот, Марья, возьми рубль. Да смотри, не спеши тратить… Ты, Елупко, поезжай в Горицу, привези не мешкая десять мешков муки да пару мешков зерна доброго на семена. Приведи две коровы, десять овец, лошадь. Хорошую, смотри, лошадь! С телегой. И завтра поставьте Марье, детям ее – моему богатству – и кошке-красавице новую избу.
– Эко! – вытаращил глаза Елупко. – Так уж и за день? Как в сказке!
– Не сделаешь по-моему, Марья будет жить в твоем дому, а ты в ее… Да гляди, двор не забудь поставить для скотины. Я и в Торице видел три-четыре развалюхи. Пока буду жить на Озере, старое да ветхое прочь! У Шуйских бедно не живут… Холстов привези, не забудь. Чтоб все одеты были.
Елупко пал на колени, шепча краем рта Марье:
– Кланяйся, дурища!
Но женщина стояла обмерев, а молодой князь, не оборачиваясь, сел в седло и поскакал по влажной майской дороге к молодой березовой рощице, за которой озеро и починок*[1]. То озеро слыло святым, а в починке жили иконописцы.
Глядя вслед князю, Елупко поднялся с земли.
– Уж не ангел, а сам Господь над тобой пролетел, Марья… Ты за меня молись. Я мог бы и другой дорогой провезти князя. Подобрел-то он от горестей, жена у него померла, не разродилась. – И закричал на Марью: – Где избу тебе ставить, показывай!