Василеостровский чемодан - стр. 16
«…И в звуковом Мальстреме
все пущенные стрелы
уносятся и попадают точно в цель…»
Профессору как-то не слушалось. Звуковой Мальстрем не затягивал внимание в точечную сердцевину. Похоже, и остальные слушатели цепко удерживались на креслах и диванах, соответствующих купленным билетам. Даже те из них, кто сидели в серёдке зала, тоже никуда не проваливались. Впрочем, нельзя ручаться за всех. Тем более что поимённо мы никого из публики не знаем, кроме нашего профессора. Кстати, а его-то у нас как зовут? А, ну да, Егорыч, так ведь, кажется, обращался к нему сосед по лестнице. Но, то отчество, к тому же явно искажённое. По-соседски: небрежно и ласково, почти по-родственному. Имея давнюю привычку к устному творчеству, обычно придумываются местные имена, для внутреннего пользования. И успешно применяются, не боясь обидеть. А те и не обижаются. Иногда, бывает, сделают кислое лицо, но не озлобляются. Терпят. Официально же профессору давным-давно установлены и зафиксированы (сначала в «метрике», а потом и в паспорте) фамилия, имя и отчество, которые он имеет по сию пору: Предтеченский Клод Георгиевич. Отец его, в общем, к французам не имеющий ни племенного, ни прочего генетического отношения, по-видимому, получил сильное впечатление от рождения сына. И то несравнимое впечатление сразу же, без промедления отпечаталось на новорожденном. Отец, очевидно, сразу разгадал в наследнике что-то импрессионистское: быть ему или художником, или композитором. (Подобно Мане или Дебюсси). Ну вот. А остальные люди, без выражения собственной личности сидящие в зале Капеллы, мы не знаем, кто они. Также не знаем, в какой мере энтузиазма и терпения принимается их нутром диковинный концерт сердцевинной музыки.
А что же автор и его сотрудники? Не случилось ли на плоскости эстрады новое, никем не предвиденное событие, пока мы отвлеклись на мысль о происхождении имени нашего героя? Оказывается, автор терзает под крышкой рояля неведому зверушку, в ответ издающую хриплые звуки, девушка укутывается в тёмно-зелёное, статуи колеблются различным манером. И продолжилось чтение художественного слова.
«…Густой фальцет,
далёкий гром,
набат колоколов и блеянье овечье…
…Кольцо в кольце,
одно в другом.
Число их зримое велико, но конечно…»
Возникло подозрение на непредусмотренное затягивание концерта, отнимающее от аудитории необходимую автору внимательность. Автор, поняв такую неприятность, негромко совещается с девушкой. Та быстро перекладывает бумаги на коленях, пропуская лишние. Вновь звучит рояль. Идёт очередная попытка создать и, то ли объединить, то ли противопоставить, – не стыкующиеся музыкальные образы: и родника рядом с воронкой, и сердцевины-полноты вокруг сердцевины-пустоты, и трепета созидания внутри восторга засасывания. Одновременно многозначительное движение скульптур и затейливое порхание света, – посильно помогают звукам преломить вселенский опыт видимого и невидимого мира, чтобы вырастить необычайное художественное полотно.