Вас приветствует солнцеликая Ялта! - стр. 2
Колёка глянул – действительно, в одних носках.
Из окна вылетели его кривые башмаки.
Колёка галантно им поклонился.
Уж теперь-то он наверняка уйдёт. Есть в чём идти.
Есть и на что идти!
Колёка будто чуял, сдавит его чёрный переплёт. Придётся отстёгиваться от дома.
Это ж в крови у великих!
Вон аксакал Лео Толстой тоже уходил. Хопнул дедюня бабуриков и в божий путь!
Уйдёт и Колёка.
И к уходу загодя скопил, соскрёб по жениным сусекам заначный стольник, влепёхал под стельку на пятке окривевшего башмака.
Он мстительно поклонился скалке в окне, недобитым на подоконнике горшкам с крапивкой, с крестовиком, с огоньком, с геранью, с розой, с женихом, с невестой, с декабристом.
Игристо помахал ручкой и пошёл.
На третьем шагу обернулся и крикнул торжествующе:
– Татьяна! Моё счастье без изъяна! Я ухожу! Хлестаться в десну[3] не будем. Некогда! Видишь же! Ухожу!
– Но и ты, дуропегий, видишь, что я не утопаю в слезах. Нужен ты тут, фонарь бубновый, как кенгурихе авоська! Мотай на все четыре ветрушка! Носит же таковских земля… Хвостомер! Доехать до двадцати пяти и ни копья не пригнать в дом! Ни дня в работе! Такого второго дурноеда на всём земном шарушке нету. Артист Хренкин!
Колёка не знал, что б его такое горяченькое отстегнуть в ответ, и, шально гримасничая и дёргая над головой руками, в дурнопенье запрыгал на пальчиках, точно под ним была раскалённая сковорода:
Окно брезгливо захлопнулось.
Экой дурнины и от Вити Алибо не слыхивало!
Закрылось окно – и в Колёке что-то умерло.
Ему стало стыдно не стыдно, а какая-то неясная неловкость придавила за больной выбрык, и первое желание было толкнуться к окну, ласково постучать и в покорливости втиши попросить прощения.
Но он не вернулся, лишь бросил себе: мужчина идёт только вперёд! Стыд не дым, глазами хлопать можно!
И ещё суматошней пожёг беглым шагом дальше, словно за ним летел кто вдогон, а он горел поживей убраться.
2
Желобок худой тропинки выкатил его на большак.
Большак простёгивал всё поле.
Колёка промашисто шёл-бежал и когда оглянулся, из-за державного, тяжёлого жёлтого колыханья поспевающих хлебов увидел лишь макушку своей хаты. Он побрёл медленней, как бы нехотя, не убирая глаз с дома, приседающего, печально уходящего в праздничные хлеба.
И когда совсем не стало видно дома, он остановился очумело.
Уходить? Куда уходить? «Рождённый ползать, куда ты лезешь?» К кому уходить? Где меня кто ждёт? А может, всёжки вернуться?.. Татка человечина. С этой женьшенихой жить можно. Да и куда я, бзикнутый, без неё один? Куда я, Коля – перекати-поле, ни ступи, одна лишь тень рядом… Мда… Кимоно-то херовато… Подохну, как слепой кутёнок под первым же забором. Перекрою сам себе дорогой кислородишко…