Варшавка - стр. 39
– Наши ведь тоже взяли пленного. И не одного. Правда, раненых, но тем не менее…
– И тем не менее наш тоже оказался в плену. Кстати, кто он?
– Кислов, Иван Андреевич, колхозник. Женат, трое детей. Чудинов говорит, что дисциплинирован и сознателен. Но… есть сведения, что последнее время вел себя очень нервно: осуждал наше бездействие на этом участке, возмущался положением под Сталинградом…
– Откуда он родом?
– Пензенский.
– Совсем неподалеку от Сталинграда… А там – трое детей. Возраст?
– Год рождения четырнадцатый. Беспартийный.
– Быстро он детей наделал… Ну и как же он попал в траншеи? Дежурный?
– В том-то и дело! – оживился Кривоножко: в бесстрастно-иронических вопросах и замечаниях комбата ему почудилось понимание. – Он не должен был быть в траншеях. Рота отдыхала. А он попросился у командира отделения сходить в траншеи – говорит, что забыл в нише противогаз, а в нем – книги.
Басин с интересом посмотрел на ожившего Кривоножко и едва заметно усмехнулся – шрамик над переносицей побелел.
– За книжками, выходит, побежал… Ну а потом что?
– Командир отделения говорит, что когда начался артналет, он видел, как Кислов, вместо того чтобы пробиваться к своим, к землянкам, повернулся и побежал к передовой. Зачем, спрашивается? Выходит, в плен побежал? Если так – таких расстреливать и то мало!
Кривоножко не хотел выговаривать этого слова – «расстреливать». Оно вырвалось само по себе, потому что приглушенно уже жило в нем. И еще, наверное, потому, что ему очень хотелось быть железным, бескомпромиссным человеком. Хотелось сразу поставить себя, а тут подворачивался случай…
Но Басину это, кажется, не понравилось. Его лицо неуловимо изменилось – стало строгим, даже суровым, а шрамик над переносицей желтовато-белым и мягко блестящим, как пчелиный воск после липового взятка.
– Подождите с расстрелами, товарищ замполит… Не спешите. Человек побежал не к землянкам, где можно было спрятаться, если… если пройдешь сквозь огонь, а к передовой, где огня еще не было, но где, возможно, следовало вступить в бой. Может, даже одному. Ведь, кроме наблюдателей и дежурных, в траншеях никого не было?
– Вот именно! – ожесточаясь, ощерился Павел Ефимович. – Нормальный человек прежде всего прибьется к своим. Гуртом легче бить. А этот? Подальше от своих? Не-ет, товарищ старший лейтенант, вы не защищайте…
– Я не защищаю. Я выясняю. Ведь решение выносить мне.
Впервые они встретились взглядами, и Кривоножко наконец увидел его глаза. Светло-карие, небольшие и острые. Они не понравились Павлу Ефимовичу – в них не было сомнений и колебаний.