Варианты жизни. Очерки экзистенциальной психологии - стр. 15

Одержимость манией оригинальности, славы и культ таланта – признаки охватившего людей сомнения в бессмертии души. Люди предпочитают, чтобы превозносили их талант, нежели говорили, что они совершают праведные деяния. Люди стремятся действовать скорее безрассудно, но талантливо, чем целесообразно, но бездарно. Они вступают в ожесточенную конкуренцию друг с другом, ревнуют к гениям, уже мертвым, оспаривая их славу. Иконоборец хочет заменить иконы собственными священными образами. Ученик, выступая с критикой своих учителей, защищает себя и свое место на небесах славы. Ради жажды славы, уникальности приносится в жертву и земная жизнь и счастье: даже геростратова слава лучше забвения. Она точно произрастает из жажды бессмертия. Эта страсть к сохранению памяти о нас после смерти порождает зависть, которая в тысячу раз страшнее голода, ибо это голод духовный. Преступление, начинающее историю человечества, порождено завистью – убийство Авеля Каином.

Гарантия сохранения памяти о человеке после смерти – существование рода людского. Поэтому человек, стремящийся к славе, безжалостный к жизни живых конкурентов и умерших гениев, заинтересован в продолжении земной жизни других людей, но только тех, кто сам не претендует на дележ славы и место в людской памяти, тех, кто почитает единственного творца – себя самого, а не Бога. «И здесь имеется определенная градация ступеней. Тот, кто пренебрегает аплодисментами толпы сегодня, стремится пережить себя в памяти немногочисленных представителей сменяющих друг друга поколений. “Посмертная слава – удел тех, кто принадлежал к меньшинству”, – говорил Гуно. Такой художник стремится продолжить себя более во времени, чем в пространстве. Идолы толпы вскоре ниспровергаются самой же толпой, их монумент разбивается у подножия пьедестала и никто на него не глядит, в то время как тот, кто овладеет сердцем немногих избранных, получит более долгое время ревностного культа, по крайней мере, лишь в избранном и узком кругу, но зато спасающем его от половодья забвения. Такой художник широту своей славы приносит в жертву ее долговечности; он жаждет скорее, чтобы слава его длилась вечно в каком-нибудь уединенном уголке, чем лишь на миг блеснула в целом мире; ему желаннее быть вечным и наделенным самосознанием атомом, нежели мгновенной вспышкой сознания целой Вселенной; бесконечность он приносит в жертву вечности»[12], – это Унамуно пишет, наверное, о себе самом.

Выход из тоски и безнадежности, а также из бесцельной борьбы за славу, в которой тратится земная, единственная жизнь, – в «роднике религиозной веры». Источник, питавший католицизм, иссяк, его высушили теологи, задумавшие рационализировать веру, превратив живое чувство в богословие.