Ваня, деревенский зомби - стр. 8
«Внук он и есть внук», – подумал старик и пошел своей дорогой, – «что с них, дураков городских, возьмешь»?
А потом началось, по выходным заваливается вся гоп-компания: машины здоровущие черные, стекла – не видать ни черта. Девки, нарядные, визгливые, пахнет от них не по-нашему. Мужики все дюжие, злые и небритые. Все в черном. Водку ящиками тащат, жрачку не нашенскую, в коробках, из машин по-перетаскали. В хате Романихи музыка до небес, визги женские, топот и пляс. До полуночи. А в полночь, завели моду, всей бандой на берег речушки нашей. Костер там разведут, и давай голяком бегать, кто в кусты, кто в воду.
В общем, «ад кромешный» на земле моей начался.
Наши деревенские попытались как-то приструнить братков и девах ихних. Да не тут-то было. Зашел к ним, по нашей просьбе, участковый Васильич. И что бы вы думаете? Ан ничего. Выходит, морда довольная, карман оттопыривается, да и портфельчик малость растолстел и говорит: – факты не подтвердились, не мешайте гражданам отдыхать.
Ну и что с ними поделаешь? А мужиков в деревне, раз-два и обчелся, да и те «пол-калеки».
Вот и сейчас, музыка у них грохочет, пьяные крики и визг. А я еще днем задумал постираться малость. Зомби не зомби, а вид иметь обязан. Да и штаны мои, и рубаха, мукой обсыпанные, вид уже зачуханный имеют.
Сижу я, значит, в речке постирался, развесил на ветках ближней ивы вещички свои, на берегу звезды считаю. Главное, сам то в простынку завернут. Не то, чтобы очень стеснительный, да и деревенские уже привыкли ко мне. Но, все-таки, совесть так сказать, кой-какая имеется.
Слышу, гурьба веселая и пьяная к реке идет, думаю, – в сторонке посижу, не буду им мешать. А там; песни и пляски в голом виде, костер, водка, шашлыки. Купаются, значит. Кто в кустах рыгает, кто девок по воде ловит. Тут один, вижу, в мою сторону направился. Бухой в дрыбаган, здоровенный как лось. Помочиться, что-ли, решил в сторонке? Идет прямо на меня. Увидел, встал, думает.
– Мужик ты чего здесь? – Качается, стоит ширинку расстегивает. Справился, отвернул в сторонку, делает свое дело. Потом опять ко мне:
– Не, я не понял, ты че здесь сидишь а? Тут братва отдыхает, а ты чего подглядываешь?
– Больно мне надо, – я решил встать и поправить свою простынку, завязанную на манер древнеримской тоги, через левое плечо.
– Не, ты чё? Фраер что-ли? – Здоровяк схватился за край моей простынки и дернул.
Тут, как раз, луна выглянула из-за облачка, а простынка моя хлипкая свалилась.
– Ёп, ёпер-те-це. Мать моя, – мужик утробно икнул и сел на землю. Перевернулся, встал на карачки и так пошкандыбил к своим. Что-то, подвывая при этом. А я, что, ну не красавец, вестимо, но ведь не до такой же степени. Даже обидно немного стало. Подобрал простынку, вещи потрогал свои. Сырые еще, не высохли. А мне вещи сырые одевать не с руки, кожа потом портится. Она и так вся дряблая зеленого цвета, а от сырости вообще может испортиться. И кусками станет отваливаться. Неудобно, очень.