Валентин Фалин глазами жены и друзей - стр. 1
Нина и Валентин
3 февраля 1992 года, не пережив невзгод, обрушившихся на сына, скончалась мать Валентина Фалина, моя свекровь. Беда постигла нас всего через две с половиной недели после того, как, распрощавшись с Москвой (кто знает, надолго ли?), мы вынуждены были приехать в Гамбург.
Раздавшийся поздно вечером здесь, в гамбургской квартире, телефонный звонок взволновал нас. Испытанный друг нелепо-трогательно пытался подготовить к трагическому известию. Из его невнятных фраз было ясно одно: произошло несчастье. С кем? Где? Что? Еще накануне мы разговаривали с домом – ничто не предвещало удара.
Друг так и не смог пересилить себя. Сказать правду выпало на долю моей мамы:
– Веры Васильевны сегодня не стало. У нее случился инсульт. Поддержи, пожалуйста, мужа и передай ему волю покойной – на похороны не приезжать.
Она умирала спокойно, устав от долгой, очень нелегкой жизни, многое повидав на своем веку. Последние ее мысли и заботы были о сыне:
– Валентину нельзя сюда приезжать. Ни в коем случае.
Словно исполнив долг, сомкнула глаза. Навсегда.
На свете нет никого роднее матери. Наше место рядом с нею в минуту прощания. Будь что будет, надо лететь в Москву. Но родственники и друзья, утешая, как могут, выражая соболезнования, просят подчинить чувства обстоятельствам, уверяют, что все тяжкие хлопоты, связанные с похоронами, они примут на себя.
Я признательна им, видя перед собой разом посеревшего и осунувшегося Валентина. Очень боялась за его и без того перенапряженные нервы. Ночами напролет караулила каждый его вздох, зная, что он не может забыться хотя бы в недолгом сне.
Именно тогда возникла мысль написать книгу о моем муже, несправедливо оклеветанном на родине, чтобы люди узнали не только Фалина-политика, но и Фалина-челове-ка. Он многих спасал от произвола и неправедного гнева, в том числе и меня. Настал мой черед. Если те, кого он защищал когда-то и кто ныне на коне, молчат, значит, это должна сделать я.
Со временем мысль окрепла и обрела конкретные формы. Так возник слепок с истории нашей совместной жизни. Все, что здесь написано, – истинная правда, продиктованная сердцем.
Итак, начну. Валентин родился 3 апреля 1926 года в Ленинграде. Второй ребенок в семье, трех лет от роду был перевезен в Москву. Так его сделали москвичом, хотя душой он навсегда остался ленинградцем.
В неполных пять лет пристрастился к чтению: когда дома занимались со старшей сестрой, брат сидел напротив, наблюдал и запоминал. Хорошо, что не выучил алфавит перевернутым. Стремлению к самообразованию, унаследованному от отца, благоприятствовало обширное и разнообразное по составу домашнее собрание книг. Правда, в библиотеке было относительно немного детских изданий. Отчасти сказки заменяли газеты, которые сын серьезно принялся тогда же читать изо дня в день вслед за отцом. Так ребенок окунулся во взрослую литературу с ее нешуточными проблемами.
Валя с отцом Михаилом Михайловичем
В шесть лет уже прилежно корпел за школьной партой. Школа располагалась в церковном храме, который, как и многие другие церкви, перестал в ту пору выполнять свое исконное назначение. Фрески, естественно, были забелены, иконы сняты. На их месте по светским праздникам вывешивались плакаты типа «15 лет царя нет». Но архитектура-то осталась. И это не могло не будить в сознании сомнение: как же так, своды одного здания одинаково вмещают и школу – светоч знаний, и церковь – «источник мракобесия».
По рассказам свекрови, Валентин вообще рано научился задавать серьезные, а порой и неудобные вопросы, на которые не каждый взрослый находил разумный ответ. Так, однажды прогулка с матерью завела его в усадьбу начала века. Все зеркала в вестибюле были разбиты. Такая же участь ожидала беломраморный фонтан, по которому нещадно колотили кувалдой.
– Зачем нужно это рушить?
– Здесь будет детский сад.
Четырехлетний Валентин никак не может понять, для чего уничтожать красоту, разве она помешает детям?
Повзрослев, позволял себе вопросы с более далекоидущим подтекстом. На семинарах по политэкономии в институте донимал доцента Тяпкина просьбой объяснить алогизм положения: деньги есть, а рынка нет.