Вакцина от насилия - стр. 35
– Ты уже спас ее, Икар. Ты забрал ее с Земли. Ты прилетел на Этру. В обоих случаях нарушил правила. Ты не рвался в Храм, когда ей помогала жрица. Так почему сейчас хочешь заменить Креона?
Потому что все стало сложнее. Все…
– Я не справился. Я совершил ошибку на Этре. Надо было просто вырубить эмира и забрать ее. Или убить его. А я… Начал разговаривать. Думал, мы сможем договориться.
А потом на него накинулись пчелы…
– Помнишь, что нам говорили в Академии? Мы не можем отменить то, что сделали. И должны работать с тем, что есть.
Да, раньше это правило действовало легко. Отсеять все ненужные сомнения. Здраво оценить ситуацию. Сделать выводы. Почему теперь все потеряло смысл? Это чувствовал Байон, когда погибла Талия? Бессилие. Злость. Вину. Боль. Печаль. Только сильнее. Ему повезло больше. Саша осталась жива. Погиб всего лишь друг…
Глаза начало жечь. Икар закрыл их и провел пальцами по лицу, собирая влагу. Горло напряглось от желания. Даже потребности закричать. Выпустить на волю все то, что накопилось. Он выгнулся. Попытался перевернуться на бок, но лишь неловко изогнулся, прикованный к столу собственной беспомощностью.
Иазон удержал его, не дав упасть. Гран-коммандер отвернулся и сжал зубы, загоняя боль внутрь. Кузен не сказал ни слова. Вернулся к работе. Массаж они заканчивали в молчании.
– Все, – бывший коммандер опустил ногу на стол, и тут Икар вздрогнул.
– Что ты сделал?
Он приподнялся на локтях, пристально глядя на ноги.
– Ничего. Что-то не так?
– Ты можешь еще раз… взять ногу.
Иазон аккуратно сжал ступню и провел пальцем по своду. Пальцы дернулись. Рефлекторно. А еще он что-то точно почувствовал.
– Еще раз.
И снова. Рефлекс. И какое-то смутное ощущение. Словно щекотка. Или… Дуновение ветерка.
– Я, кажется, что-то чувствую…
– Я сообщу гиатросу Лезариусу, – Иазон накрыл его ноги покрывалом, чтобы сохранить тепло в разогретых после массажа мышцах. – Полежи. Только не делай глупости. Я отойду ненадолго.
Икар опустился обратно на стол и кивнул. Если есть хотя бы смутный шанс, что к нему вернется чувствительность, он будет вести себя смирно.
Кузен ушел, и в комнате стало тихо. Только звук его собственного дыхания тревожил тишину. И она вдруг показалась невыносимой. Давила на виски. Оглушала, заставляя напряженно вслушиваться в звуки, ожидая, когда двери разъедутся, пропуская гиатроса Лезариуса. Секунды показались вечностью. А ведь он всегда мог ждать совершенно спокойно, размышляя о чем-то своем. А теперь… Что с ним стало? Когда все успело так перемениться, что он перестал себя узнавать?