Ва-банк для Синей бороды, или Мертвый шар - стр. 28
– Под присягой скажу: добрее и сердечнее человека, чем моя Аглаюшка, просто нет, – как нарочно повысив голос, заявил Нил Нилыч. – С маменькой они с незапамятных времен вместе, ровесницы, меня вырастила, от своего женского счастья отказалась. Да за нас в огонь и в воду, жизнь отдаст не раздумывая. Это она такая строгая потому, что напугалась. А так – сама доброта. Нищим помогает, вот Марфушу приютила…
– Какую Марфушу? – Ванзаров сделал стойку.
– Нищенка убогая. Несколько лет назад Аглая привела ее в дом, накормила, вот и прижилась.
– А говорили, что никого в доме больше нет. Где она?
Бородин изобразил кислую мину:
– Оставьте несчастную в покое, уж она-то ничем не поможет. Марфуша – блаженная, давно умом тронулась, бормочет себе под нос, живет в своем мире, божий одуванчик.
Справившись с креслом, Родион решительно восстал:
– Она сейчас в доме?
– Если на кухне нет, значит, в бане. У нее там летний уголок, – не скрывал раздражения Нил. – Будьте милосердны к убогой.
Такие тонкие душевные мелочи, конечно, не стали препятствием чиновнику полиции со стальным сердцем.
Над полем разлитого варенья кружился рой насекомых. Из черного облака, жужжавшего и трепавшего крыльями, пикировали хищные создания, чтобы урвать дармовой сладости. Многие из них, пав жертвой жадности, глубоко увязли лапками в застывающем сиропе и теперь ждали последнего часа, когда их настигнет сладкая смерть. На место павших прибывали все новые и новые захватчики, привлеченные упоительным запахом. Тазики с ягодой, пересыпанной сахаром, походили на города, отданные на разграбление мародерам.
Такая чудовищная картина могла родиться только в сознании отчаянного сладкоежки и любителя варенья. Кто другой сказал бы просто: «Муха села на варенье – вот и все стихотворенье». Но Родиону заботы сыска не помешали искренне сокрушаться над сценой величественной гибели зимних запасов.
Между тем Бородин оттолкнул деревянную створку и, согнувшись перед низким косяком, нырнул в глубины баньки. Откуда вышел задом, ведя под руки сгорбленное, будто сложенное пополам человеческое существо. Переведя приживалку через порог, Нил Нилыч бросил на Ванзорова вызывающий взгляд, в котором так и сквозило: «Мучайте несчастную, если вам так угодно, не сходя с этого места».
Платьишко, явно с хозяйского плеча, сидело на Марфуше как мешок, голову покрывал широкий платок из черного ситца, какие бабы надевают в траур или на базар. Чтобы разглядеть ее, Ванзарову пришлось присесть на корточки. Будто скомканное морщинами личико сотрясала мелкая дрожь, глаза прикрывали тяжелые веки, шевелившиеся от нервного тика. Приживалка казалась такой дряхлой, что могла рассыпаться прахом, как древняя мумия.