В тот год я выучил английский - стр. 12

. И я прекрасно видел, что эта страсть к политике иногда уносила их от меня слишком далеко. Как-то днем Сулейман пригласил меня к себе: «Why don’t you come and have a drink at my place?»[37] Ему сдавала комнату молодая рыжеволосая девушка лет двадцати четырех, она была не замужем, но уже было пятеро ребятишек от разных мужчин. Она носила очень короткую даже по тем временам мини-юбку, чуть прикрывающую белый треугольник трусиков и бедра с ярко выраженными следами двух или трех синяков. Молодая женщина присоединилась к нам в гостиной пропустить по стаканчику, через пятнадцать минут после нашего прихода, мимоходом представив нам своего нового дружка – This is Jack[38],– это был тип лет двадцати семи, шесть лет из которых он провел в военно-морских силах Великобритании. Когда мы спросили, чем он занимается на данный момент, он ответил глазом не моргнув – burglar[39], взломщик. Воспользовавшись ситуацией, парень предложил нам фальшивое разрешение на работу и несколько таблеток ЛСД.

С Сулейманом даже культурный шок был смешным. У него глаза полезли из орбит от подобной глупости, и он спросил меня, действительно ли христиане верят в непорочное зачатие. Он говорил так, словно перед всем миром я лично нес ответственность за подобную несправедливость: «You really mean that she… the Virgin…»[40] Я дал понять, что не стоит рассчитывать на меня в роли защитника. Благодаря Сулейману, я осознал меру западного заблуждения.

В другой раз, после занятий, он предложил Мэйбилин присоединиться к нам, чтобы показать арабское гостеприимство, как он это называл: «You’ll see what Arabian hospitality is»[41]. На переменной плитке в его комнатушке он разогрел ленч и наполнил стаканы мартини, похожим на гранатовый сироп. Мы все время говорили о шестидневной войне. Сулейман углублялся в историю до времен Авеля и Каина, чтобы объяснить, что арабы и евреи – братья по крови. Он рассказывал о нефтяных богатствах его страны, воскрешал в памяти свой народ. Мэйбилин слушала с большим вниманием, я не отрываясь следил за изменениями ее лица. Она вытаскивала пальцами что-то из закусок: фрикадельки, соусы, финики, которые лежали на бумажных тарелках, расставленных прямо на паласе, где сидели и мы, я – по-турецки, Мэйбилин – поджав пятки под себя (на ней в тот день была черная юбка), а напротив нас, на корточках, сидел Сулейман. Я потягивал мартини из огромного стакана, восполняя пробелы политического образования, хотя в глубине души, должен признаться, бес ревности раздирал меня на части. В то время как эти двое все более распалялись, я вспоминал маленький парусник с деревянным корпусом, который мой отец однажды спустил на гладкую поверхность воды, но внезапно ветер надул парус, яхта неожиданно стала убегать вниз по реке, мне было три или четыре года, и я очень испугался, что она уплывет далеко и исчезнет навсегда. По словам отца, этот «великолепный парусник» принадлежал ему с детства, накануне он покрасил корпус в белый цвет и нарисовал тонкой кистью красную черту вдоль линии погружения, так как воскресным утром собирался отправиться в парк вместе с любимым сыном.