В тени Холокоста. Дневник Рении - стр. 9
Мы уже несколько месяцев готовим вечер. Спорили и ссорились, но вот он будет в следующую субботу.
2 февраля 1939 г.
Дорогой мой Дневник! С гимнастикой у меня всегда получалось посредственно, поэтому я тренируюсь дома, чтобы стать лучше. Только что у меня в первый раз получилось сальто. Никто из моих подруг этого не может. Я торжествую, хотя содрала коленку.
5 февраля 1939 г.
Дорогой мой Дневник, вечер был наконец-то! Я так счастлива. Вечер был потрясающий, все, особенно Брюхла, отлично провели время. Но после вечера на меня нашла какая-то тоска. И опять, в какой уже раз я подумала: «Как хочется, чтобы мама здесь была». Дело в том, что Иркина мама, г-жа Оберхард, все время крутилась около Брюхлы, подлизывалась к ней изо всех сил, что, конечно, в ближайшее время принесет пользу Ирке и ее младшей сестре. О, дорогой Дневник, если бы ты только знал, как тяжело так сильно хотеть чего-то, так стараться ради этого, а потом на финишной прямой получить отказ. А чего я на самом деле хотела? Не знаю. Меня очень хвалила Пакула, что меня никак не волнует (она говорила с нами, со мной и Норкой). Брюхла была вполне мила. А мне все же чего-то не хватило.
Луна выступила два раза, и я тоже. Сегодня я видела Брюхлу с г-жой Оберхард – скорее всего, возвращались от нее. Я вежливо поклонилась, прошла мимо них и сказала Норе: «Ты как думаешь? Она опять у нее была, да?» И тут я вижу – она корчит глупую рожу. Оглядываюсь и вижу, что Брюхла идет прямо за нами. Она выглядит ужасно, не знаю, что с ней, я бы хотела что-то для нее сделать, помочь, может быть, что-то посоветовать, но нас разделяет огромная пропасть, очень-очень огромная… Может быть, даже больше, чем с мамой. Она бы тоже могла мне помочь, дать совет. Но преодолеть эту пропасть труднее. О, намного труднее.
8 февраля 1939 г.
Дорогой Дневник! Прошло несколько дней с тех пор, как я рассказала тебе о своих делах, а вообще-то ничего особенного и не было. Жизнь течет как обычно, с некоторыми небольшими исключениями. Брюхла была на конференции учителей латыни, поэтому латынь преподавал г-н Скорский. Г-н Джиджик очень хвалил Ирку (незаслуженно), Белка получила плохую отметку, меня пронесло, но я беспокоюсь насчет завтра, потому что это в самом деле может быть неудачный день. Вот все, что мне нужно было тебе рассказать.
11 февраля 1939 г.
Сегодня дождь… Такой грустный серый день. Но мне не очень грустно. Не знаю почему. Может быть, это идея об отъезде в Канаду, хотя, в конце концов, не так уж она и хороша. А может быть, это потому, что я делаю греческую вазу. Во всяком случае, мне не так грустно, как обычно бывает в дождливые дни, когда я просто стою у окна и считаю слезы, стекающие по стеклу. Их много. Вот бежит одна маленькая, потом другая, побольше, следом за ней еще одна, потом пятая, шестая… и две по моим щекам. Они все сбегают вниз, как будто хотят упасть на мокрую, слякотную улицу, как будто хотят ее сделать еще грязнее, как будто хотят изуродовать этот день, сделать его еще противнее. Но сегодня – это какая-то загадка. Как… как мусорный бак. Все считают, что это ерунда, вообще ничего. Но это не так. Не знаю. Можно надо мной смеяться, но я думаю, что неодушевленные предметы могут разговаривать. Может быть, надо мной посмеются, но ты наверняка поймешь, мой дорогой друг. Дело в том, что иногда мне кажется, будто неодушевленные предметы могут говорить. (На самом деле они вовсе не неодушевленные. У них есть душа, совсем как у людей.) Иногда мне кажется, что водопровод хихикает. И не только я так думаю, значит, это так и есть. Люди называют это хихиканье по-разному, но им никогда не приходит в голову, что это именно хихиканье. Или мусорный бак: