В сторону света. Полная версия в иллюстрациях автора - стр. 6

Постулат №4. Автор подвергает сомнению практику и теории массовой музыкализации детей и приобщения их к музыкальному эстетизму. Автор считает, что в тонкой сфере искусства возможен только сугубо индивидуальный подход к каждому ребенку. Нет ничего преступного в «мальчиках-зайчиках», выстроенных в ряд на детском утреннике, которые открывают рты под Шаинского. Но к музыке это торжество тщеславия – детского и взрослого – не имеет никакого отношения.

Постулат №5. Автор считает, что к одной и той же цели нет одинаковых путей. Поэтому всю технологическую теорию по воспитанию автор подвергает сомнению. Теоретики «от» и «для» образования – «ловцы снов», которые веками пытаются описывать волос, если брать образ Милорада Павича. Есть главная составляющая воспитания – любовь. А все остальное – вторично и индивидуально.

Постулат №6. Автор считает уголовным преступлением всякую модернизацию образования в России, ибо подобные ротации ничего общего не имеют с модернизацией образования. Это глобальная трата государевых денег под благовидным предлогом. Модернизация образования в России возможна только через прямую поддержку креативного мастера у рабочего «Петроффа», минуя жирную прослойку местечкового аппарата.

* * *

О, музыка! Что может описать ее воздействие на наши души? Как охарактеризовать ту вибрацию, которая возникает под ребрами при первых звуках чего-то стоящего? Где эта категория стоящего? В наличии этой самой вибрации под ребрами?

Почему мой ребенок еще до рождения успокаивается под звуки «Времен года» Вивальди? Почему родившись, представляя мир еще в перевернутой форме, прекрасно внимает звукам корявой, но искренней папиной колыбельной. Может как раз благодаря этим напевам, на невербальном уровне мы вели тот глубокий диалог, который сложно облачить в слова.

Музыка. Что это – механическое воздействие звуковых колебаний на желудочки сердца, или что-то большее? И почему одно и то же заставляет вибрировать и меня, и этого иностранца по правую руку. Он даже перестал улыбаться своим отбеленным ртом, полным жвачки.

На сцене своя жизнь, такая «другая», далекая, не настоящая. И язык родной для Верди. А вроде, как и понятно все. Без глупого надстрочника над сценой.

Я трепетал, глядя на работу греческого дирижера. А позже, в подсобной, пока помреж варила какао в замызганной кастрюле для вечерней «Кофейной кантаты» Теодор Курентзис, звезда, одаренный юноша-грек, рассказывал мне о своей доброте. Его, в попытке произвести впечатление на малознакомого правдоруба, несло на сентиментальные темы про билеты, которые он бесплатно оставляет в кассе для студентов музыкальных вузов Москвы. Я мало имею терпения, даже перед угрозой обострения отношений с Грецией, и пресекаю его ломанный русский: