В семье - стр. 2
Осел стоял как раз за высоким возом сена. Уйти он никуда не мог, но зато временами украдкой пощипывал сено с воза и, по-видимому, сам отлично понимал, что так делать не следует.
– Паликар, ты уймешься?
Осел каждый раз с виноватым видом опускал голову, но, прожевав украденный клочок, с голодной поспешностью отщипывал новый, мигая при этом глазами и поводя ушами.
После того, как девочка побранила его раза три или четыре, из фуры послышался голос:
– Перрина!
Девочка встала, откинула занавеску и вошла в фуру, где на тоненьком матраце лежала женщина.
– Что, мама?
– Что такое делает Паликар?
– Таскает сено с воза, который стоит впереди нас.
– Не давай ему.
– Он голоден…
– Голод не дает нам права брать чужое. Если возчик рассердится, что ты ему скажешь?
– Хорошо, я отведу Паликара подальше.
– Разве мы еще не скоро въедем в Париж?
– Приходится ждать акцизных[2].
– Долго ли еще?
– Бедная мама, тебе хуже?
– Нет… так… ничего… Это от духоты… – задыхающимся голосом произнесла женщина.
Любящая мать только хотела утешить дочь этими словами, на самом же деле ее состояние было очень тяжелым. Ей не исполнилось и двадцати семи лет, а она умирала от жестокой чахотки, которая уже перешла в последнюю стадию. Она едва дышала, силы ее были на исходе, жизнь едва теплилась в ней. При этом лицо ее хранило следы замечательной красоты, дочь была похожа на нее.
– Принести тебе что-нибудь? – спросила Перрина.
– Что же?
– Тут есть лавки. Хочешь, я куплю тебе лимон? Сейчас сбегаю.
– Нет, не нужно. Лучше поберечь деньги, у нас их так мало. Ступай к Паликару и не давай ему воровать сено.
– Это нелегко.
– Смотри за ним.
Девочка вернулась к ослику, и так как в это время очередь слегка продвинулась, ей удалось поставить Паликара настолько далеко от воза, что он уже никак не мог дотянуться до сена.
Сначала ослик возмутился и хотел во что бы то ни стало добраться до воза, но девочка успокоила его ласками и нежными словами.
Теперь ей уже не надо было так внимательно следить за ним, и она могла понаблюдать за происходящим вокруг. По реке сновали баржи и лодки; привезенные товары выгружали и сваливали на пристань; поезда окружной железной дороги то и дело проносились по мосту, своды которого заграждали вид на Париж, окутанный темной дымкой; акцизные чиновники расхаживали между экипажами, то протыкая возы с сеном и соломой длинными копьями, то взбираясь на телеги с бочками, причем каждая бочка просверливалась буравчиком; акцизные подставляли под струйки вина серебряные стаканчики, отпивали и сейчас же выплевывали.
Все это было так интересно, так непривычно, что девочка и не замечала, как проходило время.