В руках киллера - стр. 30

Просто хотеть кого-то не противозаконно, просто трахать кого-то по обоюдке – тоже.

Зачем тогда отваживал от нее всех?

Потому что это моя игрушка. Только я мог в нее играть.

То, что Маше на этом безумном празднике жизни подсыпали наркоту, я понял сразу. По ее окосевшему в момент взгляду и рваным движениям рук, по резковатым жестам и отсутствию координации движений. И даже понял кто. Уж очень довольное лицо у него было. Предвкушающее веселую ночку, уж точно. Больше всего в своей жизни я ненавидел вот таких ублюдков, пытающих овладеть женщиной нечестным путем. Насильников я обычно убивал с особой жестокостью. Им быстрая смерть не положена, тем более, что порой родственники просили именно долгой и мучительной.

Я не был садистом, но и не был просто инструментом. Во мне тоже иногда присутствовала личная сторона решения вопроса.

Еще пару лет я называл себя чистильщиком, но потом уже смотрел на вопрос смерти философски. Один психолог поставил мне вполне реальный диагноз. До того, как я убил его, разумеется. Гомицидомания. Это так называемая непреодолимая страсть к убийствам, бесконечное желание лишать этой самой жизни.

Вот только я не психопат, не социопат, не НРЛщик. Я просто больше не человек, и в своей жизни не делал ничего, кроме убийств. Я рожден в нем, чего от меня ожидать?

Натянув на лицо маску, я последовал в темный коридор за человеком, подсыпавшим наркоту Маше. В этот момент по вене пустилась привычная мне злость, которая так часто сопровождала меня во всех ситуациях, прямо или опосредованно связанных с Вяземской. Нездоровая реакция зависящего от чего-то человека.

Ушлепок не ожидал, что хоть кто-то мог бы заметить его грязное дельце, но я видел все и знал тоже все.

Больше он не сможет никому и ничего подсыпать. Недель эдак пять точно. С проломленным черепом будет тяжело о чем-то думать, но я серьезно уповал на то, что он навсегда останется овощем.

Маша потеряла сознание ровно в тот момент, когда я зашел в уборную. Заминка в пару минут равнялась бы для нее расшибленной голове. И лишь подхватив ее на руки, я понял, как сильно было во мне желание ее касаться. Водить пальцами по выступающим позвонкам, ласкать бархатную кожу, ощущать приятную тяжесть податливого тела и беспрепятственно рассматривать ложбинку, едва скрытую за миниатюрным платьем.

Я увез ее в отель, где никто и никогда не задаст ненужных вопросов, где все решалось крупной купюрой, где рты закрывались по щелчку, а камеры перманентно не работали. Здесь никто не привык задавать неудобных вопросов, и здесь никогда не нашлось бы свидетелей.