В прорыв идут штрафные батальоны - стр. 24

Кровь толкнулась в голову. Подкуп, задабривание тюремной обслуги и лагерного начальства одновременно с откровенным бесцеремонным насилием и жестокостью, насаждаемыми против остальной, «фрайерской», части заключенных, – не только отличительная черта поведенческого кодекса ворья на зоне, не только и не столько первое правило и норма жизни, но основной закон и главное условие их арестантского бытия. Так они добиваются лучших условий для себя.

Дать взятку начальнику и заручиться его покровительством, «наколоть» фраера, подвергнуть его физическому унижению и принуждению, отобрать у него все лучшее – святое дело, предмет особой воровской доблести и бесконечных хвастливых россказней в кругу подельников. В искусстве «купить» фраера блатняки большие мастера. Пачка «Беломора» – пробный камешек. Интересно, во сколько пачек оценивает белобрысый его, Колычева?

Павел поднял медленный тяжелый взгляд от пачки «Беломора» на лицо белобрысого: чистое, гладкое. Теперь он уже разглядел на нем и офицерскую гимнастерку, и хромовые сапоги – такие же, как на Сахно.

Несколько секунд длится томительная немая пауза, во время которой Павел и белобрысый обмениваются изучающими красноречивыми взглядами.

– Фамилия? – наконец требует Павел.

– Штыров.

– Кличка?

– Рисуешь, начальник? – недобро осклабился белобрысый.

– Кличка?

– Штырь, – с горделивым вызовом назвался штрафник, уверенный, что кличка-то его Колычеву наверняка известна. Должен быть наслышан.

– Трое суток ареста. За нарушение воинской дисциплины и порядка. А махорку верни на круг.

Белобрысый, не отводя от Колычева сузившихся, с непередаваемой наглинкой глаз, сделал знак за спиной. Из глубины тотчас показался передаваемый по цепочке наполовину опорожненный кисет.

– Ты чё, ротный! Крыша едет?..

– Пять суток ареста, – спокойно, но твердо добавил Павел, демонстрируя готовность наращивать счет.

Белобрысый задохнулся от приступа бессильной ярости, но предпочел вспомнить уставной порядок.

– Есть пять суток ареста. Но… – встретив холодную непреклонность Павла, сник. Сподобился отдать честь, приложившись пятерней к пустой голове.

– Сильна новая метла, даром что своя, – раздался за спиной чей-то знакомый басовитый возглас. – Смотри, как бы не обломалась…

– Кто сказал?

– Ну, я, – спрыгивая с нар в проход, представился все тот же невысокий чернявый штрафник в немецких широкораструбных сапогах.

– Фамилия?

– Конышев.

– Кличка?

– Кныш.

– Трое суток ареста. За нарушение воинской дисциплины и порядка.

Штрафник злобно сверкнул глазами, но «нарываться на комплимент» не стал.