В погоне за ускользающим светом. Как грядущая смерть изменила мою жизнь - стр. 17

– По-моему, тебе пора браться за дело, – немного помолчав, высказалась Коринна. – Время пришло. Похоже, на целый жизненный этап для подготовки рассчитывать не стоит.

Она будто прочла мои мысли.

– Но и торопиться я не хочу, – возразил я. – Иначе ангелы скажут: «А, этот готов!» и явятся за мной до срока.

Мое время, время инициативного и деятельного человека, истекло. Вот и все.

М-да.

Существует ли хоть какой-нибудь способ подготовки к внезапности? К тому, что загнанная в дальний угол, но неотступная боязнь того, что беда может случиться, строго говоря, в любой момент, вдруг в считанные дни или даже минуты превратится в реальность? К тому, что страх, который удается подавить хотя бы изредка, а чаще – почти всегда, примет новую форму, и мы уже не сможем отрицать его ни единой секунды?

Это была не просто встряска. Не хватило времени даже опомниться. Меня будто пинком вышвырнули в завершающий этап моей жизни, где мне полагалось демонстрировать мудрость – дочерям, внукам, всем, кто моложе меня. А я пропустил главный курс жизненных наук, мне требовалось еще многому научиться.

Но переброска уже завершилась. И теперь, чтобы принести хоть какую-нибудь пользу дочерям, в особенности Джине, друзьям, коллегам и Коринне, на поразительную мудрость которой я так долго полагался, мне надлежало как можно быстрее свыкнуться с новым состоянием.

На следующий день нас приняли нейрохирурги. Первый порекомендовал экстренную операцию на мозге – так называемое «иссечение» с целью уменьшения объема самой крупной опухоли, чтобы она не давила на мозг (впрочем, боли я не чувствовал). Он не мог сказать, продлит ли операция мне жизнь; как уже упоминалось, до разговоров о том, сколько мне осталось, было еще далеко. И в тот момент в таких прогнозах я не нуждался. Послеоперационный восстановительный период должен был занять около месяца. Немного погодя можно было приступить к лучевой терапии.

Но как бы ужасно ни звучали его слова, меня напугали не они.

Страшнее всего были жалость и сочувствие, с которыми врач смотрел на нас с Коринной. Они исходили явно из глубины его существа. Такое проявление чувств со стороны врача не сулило ничего хорошего.

Лишь тогда до меня начал доходить весь смысл случившегося. К шоку, в состоянии которого я находился, не осознавая этого и не подозревая, что он продлится еще несколько дней, прибавилось неприятное, тоскливое ощущение беды. Случившейся со мной.

Днем, когда мы с Коринной ждали приема у второго знаменитого нейрохирурга, в голове у меня воцарилась путаница. Повернувшись к жене, я сказал ей первое, что пришло мне в голову: