В пекле огненной дуги - стр. 4
– Что случилось? – Романцов потянулся и вылез из ниши в окоп, прислушиваясь к окружающим звукам и с неохотой возвращаясь к реальности. Перед его глазами всё ещё стояли горы.
Странно, но, кроме голоса бойца, ничто вблизи не нарушало тишину. Лишь где-то далеко отсюда одиноко тарахтел немецкий МГ[1]. Эта «Циркулярка Гитлера» строчила не то по какой-то конкретной цели, не то просто так наугад, для острастки, на случай если вдруг кто-то решил подкрасться. А может, немецкий пулемётчик был пьян и таким образом «спускал пар».
– Камандыр роты завет, – доложил Сайфулин.
– Зовёт, говоришь? – Романцов поднял к глазам левую руку, пытаясь разглядеть циферблат часов.
Хотел было достать из полевой сумки фонарик, но в этот момент, как по заказу, над нейтральной полосой зажглась осветительная ракета, и стало видно две стрелки – часовую и минутную. Половина третьего! Выходило, что ему удалось поспать всего-то два часа с гаком. Негусто, конечно, но, как говорится, выбирать не приходится. На передовой зачастую даже час сна бывает большим подарком. Потому-то главное желание бойца – вдоволь выспаться в тишине, без взрывов и прочих гремящих «аккордов» жуткой и постылой «симфонии войны».
Натянув сапоги, Романцов быстро пошёл по траншее в сторону КНП[2] командира роты. Чутьё подсказывало, что сегодня больше спать не придётся. Посреди ночи ротный без серьёзного повода вызывать не будет. Скорее всего, предстоит либо очередная передислокация, либо наступление.
«Что ж, пожалуй, второе даже лучше», – решил для себя лейтенант, осторожно переступая через спящих на дне траншеи солдат.
«После десяти дней ожесточённых боёв немец выдохся, и теперь его надо нещадно лупить и гнать отсюда к чёртовой матери. Гнать до границы, а потом и до самого Берлина! Чтобы до скончания веков фрицы запомнили, что такое русская Кузькина мать…»
Свернув из траншеи в ход сообщения, он попал на небольшую площадку, в конце которой висел брезентовый полог, закрывающий вход в блиндаж ротного. По краю полога изнутри пробивалась тонкая полоска света.
– Стой, кто идёт! – тут же встретил его окриком солдат, охранявший КНП.
– Свои, боец. Лейтенант Романцов.
– Здравия желаю! – Часовой пропустил его, и Романцов, откинув полог, пригнувшись, вошёл.
Ротный, капитан Васильев, сидел за столиком, наспех сколоченным из необструганных досок, видно, взятых в ближних дворах, и нервно постукивал пальцами по лежащей перед ним карте. Рядом с картой стоял сделанный из гильзы «сорокапятки» керосиновый светильник, тускло освещавший блиндаж. Также на столе лежала фуражка ротного. Она была такая же как у Романцова – с зелёной тульей и синим околышем, хотя рота относилась к стрелковой дивизии. Но, видимо, Васильев не желал менять эту фуражку на общевойсковую, храня её как память о своём пограничном прошлом. Дивизия создавалась из пограничников, служивших в Средней Азии, и только позже её переименовали в 162-ю стрелковую.