В пекле огненной дуги - стр. 19

– Bitte nicht to ten,[7] – пролепетал дрожащим голосом фриц. – Bitte…

– Шо ты там лопочешь, немчура поганая? – Потапов шагнул к пленному и врезал ему кулаком в челюсть. – Поди, помирать не хочешь, да?

– Да в расход его, и всех делов, – предложил кто-то из красноармейцев.

– Как-то не по-людски это, – возразил Семён. Пленный уже вызывал у него чувство жалости – худой и лопоухий.

«А может, мобилизовали, не спросив разрешения? Мало ли… Ведь не все же они сами на фронт рвались? Не может же быть, что среди них нет нормальных людей…»

– Не по-людски, говоришь? – протиснулся к немцу Петров, на скулах которого играли желваки. – А они по-людски поступают, а?

Рядом на бруствере окопа появился Романцов.

– Что тут у вас? – Прищурив карие глаза, он быстро пробежался хмурым взглядом по лицам бойцов и, конечно же, сразу всё понял.

– Да вот, товарищ лейтенант. – Потапов кивнул на немца. – Думаем, что с ним делать.

– Есть предложение прикончить, – возбуждённо произнёс Петров.

– Предложение отпадает, – резко отрезал Романцов. – Мы, воины Красной Армии, не должны уподобляться фашистам. – Он чеканил каждое слово, будто произносил сейчас торжественную речь. – Убить без всякой жалости врага в бою – это одно, это правильно… Но убивать безоружного – это не по-советски. Всем понятно?

– Куда уж понятней, – проворчал раздосадованный Петров.

– Сегалов, передай пленного во второй взвод, – подумав, распорядился Романцов. – Всем остальным рассредоточиться. И не маячьте вы на бруствере, как мишени! – Он наклонился над одним из мёртвых немцев, коснулся пальцем пряжки чужого ремня и прочёл на ней надпись. – Гот мит унс. – Лейтенант распрямился во весь свой немалый рост. – Бог с нами!.. Слышал, Сегалов? Ну и где их бог? Что скажешь? Помог он им?

Сегалов неопределённо хмыкнул в ответ.

– Что и требовалось доказать, – заключил Романцов.

Глаза взводного повеселели. Он снял фуражку и погладил рукой коротко остриженную голову, а затем подмигнул пленному.

– Топай, фриц. Сейчас я твой бог…

Спрыгнув в траншею, Семён увидел перед собой Ильяса Давлетгиреева, лицо которого было забрызгано кровью.

– Еэх, хароший драка был, – радостно произнёс Ильяс, вытирая лезвие своего ножа куском ткани мышиного цвета, наверное, оторванного у кого-то из убитых фашистов.

– Ранен? – обеспокоено спросил Семён, оглядывая товарища.

– Нэт, цэлый. – Ильяс вытер рукой лицо и удивлённо посмотрел на кровь. – Это нэ мой кровь.

– Точно, не твоя?

– Нэт, нэ мой. – Чеченец криво усмехнулся. – Вражий…

Солнце уже взошло над горизонтом и теперь вовсю озаряло истерзанную боями, мёртвую Самодуровку. Картина была удручающей. От половины домов в селе остались обгоревшие развалины, а остальные походили на жалких, покалеченных беспризорников.