В огне революции: Мария Спиридоновна, Лариса Рейснер - стр. 27
Ирина Константиновна Каховская писала о днях, проведенные на каторге: „Женская каторга лишена кровавого драматизма мужских тюрем, а наша, в частности, отличалась изумительно ровной, буквально ничем не волнуемой извне жизнью. <…> Режима в тюрьме никакого не было. Запертые в своей половине, мы в ее пределах делали все, что хотели. Администрацию мы видели только на поверке; все неизбежные переговоры с нею у нас велись исключительно через политического старосту…“
Женщины с нетерпением ждали весны. Тогда „горы кругом покрывались цветами, чрезвычайно разнообразными и яркими по своим краскам, о которых мы в центральной и даже южной России не имели понятия. Яркие кроваво-красные саранки на высоких стеблях, дикие орхидеи всевозможных цветов, называющиеся в тех местах „кукушкины слезки“, длинные болотные ирисы, розовые заросли смолистого богульника, красные пионы под названием „Марьины коренья“, и целый ряд других цветов – ромашка, мак, подснежники – всякими путями проникали к нам в тюрьму, и наши камеры благодаря им теряли тот убогий вид, какой они имели зимой“. Об этом писали каторжанки-эсерки Фанни Радзиловская и Лидии Орестова.
В непогоду заключенные занимались театральными постановками. Выбор репертуара говорит о широте их культурных интересов. Ставили очень модную мелодраму польского драматурга и мистика начала 20-го века Станислава Пшибышевского „Снег“, в которой главную роль Бронки играла Маруся Спиридонова; в драме Ибсена „Пер Гюнт“ роль главного героя была доверена Сане Измаилович.
Но, конечно же, жизнь политкаторжан в Нерчинских острогах трудно назвать курортом. Они были лишены всех прав и званий, и это тяготило самолюбивых, обладавших высокой самооценкой молодых женщин. К тому же тюрьма, какой бы „мягкой“ она ни была, – это всегда изоляция от внешнего мира, разлука с родными и близкими. Особенно угнетало так называемое „вынужденное общение“, когда человек должен был постоянно жить среди людей, находиться всегда „на виду“, без возможности уединения. Именно это, а также отсутствие личного пространства, по воспоминаниям каторжан, было самым тяжелым испытанием, и не каждый его выдерживал. Не случайно, среди прошедших каторгу, было так много людей с надломленной психикой.
Постепенно режим ужесточался. Были и очень тяжёлые годы с голодовками, беспросветным отчаянием и болезнями. Маруся, как все борцы, пыталась бежать, причем трижды, однако попытки заканчивались неудачно. Позже, в 1926 году Мария Спиридонова опубликовала книгу „Из воспоминаний о Нерченской каторге": „Выпускали гулять на честное слово далеко в лес, человек по 60 за раз, на весь день. Ко времени нашего приезда тюрьмы скорее походили на клубы. Но рабочему, малоразвитому человеку трудно было сидеть, потому что ему нужна смена впечатлений. Мало на каких каторгах была работа и оттого десятки товарищей становились больными людьми. Когда некоторым у давалось выбраться на каторжные золотые прииски, они оттуда писали счастливые письма и, главное, имели возможность приработать на себя“.