В мгновенье ока (сборник) - стр. 2
Кр-р-рак!
– Густав Маннергейм Аушлиц фон Зайфертиц, барон Вольдштайн, к вашим услугам! – Он понизил голос. – Unterdersea-лодка>{7}…
Я думал, он скажет «Doktor». Но нет:
– Unterdersea-лодка; командир.
Собрав последние силы, я поднялся с пола.
Еще раз Кр-р-рак! – и…
Перископ как ни в чем не бывало заскользил с потолка вниз; такой безупречной фрейдистской сигары я не видел ни до, ни после.
– Такого не бывает, – вырвалось у меня.
– Я тебе когда-нибудь лгал?
– Сто раз!
– Ну уж, – он повел плечами, – разве что самую малость, для пользы дела.
Шагнув к перископу, он рывком опустил две рукояти, зажмурил один глаз, другим жадно припал к окуляру и стал медленно обшаривать видоискателем кабинет, кушетку, а потом и меня.
– Первая, огонь! – раздалась команда.
Вроде бы я даже услышал пуск торпеды.
– Вторая, огонь! – приказал он.
И в бесконечность устремился еще один неслышный, невидимый снаряд.
Меня швырнуло на кушетку, словно от прямого попадания.
– У вас, у вас! – бессвязно повторял я. – Это! – Мой палец ткнул в сторону медного прибора. – Тут. – Рука похлопала по кушетке. – Почему?!
– Сидеть, – скомандовал фон Зайфертиц.
– Сижу.
– Лежать.
– Что-то не хочется, – выдавил я.
Фон Зайфертиц повернул перископ так, чтобы видоискатель, зафиксированный под углом, глядел на меня в упор. В этой остекленелой холодности сквозило зловещее сходство с ястребиным взглядом самого хозяина.
Голос, звучавший из-за перископа, отдавался эхом.
– Надо понимать, ты спрашиваешь, э-э-э, как вышло, что Густав фон Зайфертиц, барон Вольдштайн, покинул холодные океанские глубины, бросил дорогой его сердцу боевой корабль, бороздивший Северное море, оставил разбитое, униженное отечество и превратился в доктора с Unterdersea-лодки…
– Раз уж вы упомянули…
– Я никогда ничего не упоминаю! Я заявляю. А мои заявления – это боевые приказы.
– Похоже на то…
– Молчать. Откинуться на спину.
– Немного погодя… – Я еле ворочал языком.
Он щелкнул штиблетами, а пальцы правой руки пауком поползли в верхний карман пиджака, чтобы извлечь еще один, четвертый, глаз и с его помощью окончательно пригвоздить меня к месту, – поблескивающий тонкий монокль вписался в глазницу, как крутое яйцо в рюмку. Меня передернуло. Теперь монокль составлял единое целое с его взглядом и обстреливал меня ледяным огнем.
– Это еще для чего? – спросил я.
– Болван! Для того, чтобы закрыть зрячий глаз, чтобы не видеть ни одним глазом и высвободить интуицию!
– Вот оно что, – сказал я.
И он начал свою речь. Тогда до меня дошло, что он долгие годы сдерживал, подавлял эту потребность и теперь уже не мог остановиться, начисто забыв обо мне.