В кругах литературоведов. Мемуарные очерки - стр. 30
Приведу лишь несколько примеров, которые дают достаточное представление о тенденции, породившей эти искажения и купюры.
Вот записка, которую Артур адресовал Монтанелли перед своим бегством в Южную Америку, – очень важный документ, фигурирующий в романе дважды: в тюрьме, на предсмертном свидании, Риварес вновь предъявит его кардиналу. В советских изданиях печатался такой текст:
«Я верил в вас, как в бога, а вы лгали мне всю жизнь» (с. 65).
А вот что написала Войнич:
«Я верил в вас, как в бога. Но бог – это глиняный идол, которого можно разбить молотком (God is a thing made of clay, that I can smash with a hammer, p. 89), а вы лгали мне всю жизнь».
Переживания Артура, как они были напечатаны в переводах:
«И из-за этих-то лживых, рабских душонок он вытерпел все муки стыда, гнева и отчаяния!..» (С. 64.)
А вот неискаженный текст:
«Из-за этих-то лживых, рабских душонок, из-за этих немых и бездушных богов (these dumb and soulless gods, p. 89) он вытерпел все муки стыда, гнева и отчаяния».
Во время последнего разговора с Монтанелли Риварес бросает ему обвиняющие слова: «Обратитесь к своему Христу. Он требовал все до последнего кодранта, так следуйте же его примеру (Go back to your Jesus; he exacted the uttermost farthing, and you’d do the same, p. 284-285)». Эта фраза исключена при переводе. Посмеиваясь над Монтанелли, призывающим бога, Риварес «советует» ему: «Громче зовите» – и усиливает ироническое звучание этого совета предположением: «Он, может быть, спит (perchance he sleepeth, р. 292)». Переводчики, видимо, сочли такое предположение неуважительным для бога и исключили его.
И еще один, может быть, самый поразительный пример. Сцена расстрела. Все считают, что Риварес уже мертв. Но он неожиданно поднимает голову и обращает к Монтанелли последний обвиняющий вопрос: «Падре, вы… удовлетворены?» (с. 270). Но в неискаженном тексте романа этот вопрос звучал иначе, с несравненно большей обвиняющей силой: «Падре, ваш бог удовлетворен? (Padre, is your God satisfied? P. 299)».
Обнаружив все это, обиженный за такое обращение с его любимой книгой харьковский студент состряпал и направил в «Литературную газету» небольшую статью, или заметку, которая в меру моего тогдашнего умения разоблачала эту позорную ситуацию. Сотруднику, который со мной беседовал (если мне не изменяет память, его фамилия была Зверев), она поначалу понравилась. Но потом не то он сам, не то какое-то более высокое начальство сообразило, что приближается 90-летие со дня рождения Э. Войнич, и в канун такой торжественной даты сообщить ей (а она была еще жива!), что советская власть десятилетиями печатала ее прославленный роман с искажениями, внесенными цензурой царских времен, значило бы оскандалиться с головы до ног.