В Каракасе наступит ночь - стр. 9
Мама коротко рассказывала ученикам о подлежащем, о глаголе, о сказуемом, об обстоятельстве, о прямом и косвенном дополнении, а потом заставляла повторять правило снова и снова. Другого пути чему-то научить ребенка не существовало, но зачастую даже многократного повторения оказывалось недостаточно. Годы утренних школьных занятий, вечерних проверок домашних заданий, стопки написанных простым карандашом подготовительных экзаменационных работ привели к тому, что мама испортила зрение. Под конец она уже почти не снимала очков с мутноватыми пластиковыми линзами, без которых практически ничего не видела. Даже ежедневную газету мама читала медленно, с трудом, однако до самого конца не бросала этого занятия. Ей казалось, что интеллигентный человек должен знать, что́ происходит в мире, в стране.
А Аделаида Фалькон была интеллигентной женщиной. И очень начитанной. В нашей домашней библиотеке было очень много книг, полученных по ежемесячной подписке «Круга чтения». В основном это была классика, в том числе современная, в серовато-синих переплетах, куда я частенько заглядывала, пока готовилась к выпускным экзаменам в университете. Книги подбирала и покупала мама, но я привыкла считать их своими. Эти толстые тома восхищали меня даже больше, чем розовые с золотом коробочки для завтраков в руках моих одноклассниц.
Когда мы приехали на кладбище, могила на двухместном участке – одно место для мамы, другое для меня – была уже выкопана. Этот участок мама купила много лет назад. Глядя на кучу свежей глины, я припомнила слова из рукописи Хуана Габриэля Васкеса[5], которую мне как-то довелось редактировать: «Каждый из нас принадлежит той земле, где погребены наши мертвые». И, глядя на неровно обстриженную траву вокруг могилы, я поняла, что моя мать, мой единственный дорогой покойник, накрепко привязала меня к земле, которая не только отторгала населявших ее людей, но и пожирала их с жадностью, которую нельзя было объяснить в пределах рационального мышления. Эта земля перестала быть страной. Теперь это была мясорубка.
Могильщики достали гроб из «Форда Зефир» и опустили его в могилу с помощью шкивов и скрепленных заклепками старых брезентовых ремней. Глядя на то, как они работают, я подумала, что с мамой, по крайней мере, не случится того, что произошло с моей бабушкой Консуэло. Когда она умерла, я была совсем маленькой, но похороны я помню до сих пор. Это было в Окумаре. День был жаркий – куда более жаркий, чем сегодня, к тому же жара усугублялась соленой влажностью от близкого моря. Язык у меня жгло от гуарапо, который мои тетки заставляли меня пить в промежутках между положенными молитвами, и я боялась, как бы мне снова не отключиться. Могильщики опускали в яму бабушкин гроб с помощью двух разлохмаченных канатов. В какой-то момент гроб вдруг поехал в сторону, ударился о стенку ямы и открылся, словно фисташковый орех. От толчка бабушкин окоченевший труп ударился о стеклянное окно в крышке, и приехавшие на похороны родственники и знакомые, прервав молитву, дружно вскрикнули. Двое могильщиков помоложе попытались поправить тело и закрыть гроб, но это оказалось не так-то легко. Мои тетки бегали вокруг могилы кругами, хватались за голову и визгливо молились верховным святым католической церкви – святому Павлу, святому Петру, а также Непорочной Деве, Владычице Ангелов, Царице Патриархов, Исполнению Пророков, Царице Апостолов, Царице Мучеников и Исповедников, Покровительнице Дев и прочая и прочая. В общем, Пресвятая Богородица, моли Бога о нас…