В канун Рождества - стр. 36
– Да…
– Вы побелели как полотно, миссис Фиппс. Хотите, я приготовлю вам чая? Пойдемте ко мне в заднюю комнату.
– Спасибо, не надо, я в порядке. – Элфрида словно оцепенела. Она спросила: – А похороны?
– Два дня назад. Здесь, в деревне. Столько было народу! Вот горе-то!
Значит, она пропустила даже возможность проститься, оплакать.
– А Оскар? Как мистер Бланделл?
– Его я давно не видела. Только на похоронах. Бедный джентльмен. Даже думать невыносимо, что ему пришлось перенести. И каково ему сейчас.
Элфрида представила себе Франческу, как она смеется и поддразнивает отца, разыгрывает с ним дуэты на рояле, забирается к нему под бочок в большое кресло, чтобы вместе почитать книжку. И тут же изгнала из мыслей эту картинку – вспоминать было невыносимо.
– Он в Грейндже? – спросила Элфрида.
– Насколько я знаю, да. Наш посыльный возит ему молоко, газеты и прочее. Похоже, мистер Бланделл ушел в себя, отгородился ото всех. Естественно. Викарий пошел его навестить, но он даже викария не захотел видеть. Миссис Масвелл ходит в Грейндж каждый день, как раньше, она говорит, что он всегда в музыкальной комнате, не выходит оттуда. Она оставляет на кухонном столе поднос с ужином, но, говорит, он почти никогда до него не дотрагивается.
– Как вы думаете, он впустит меня?
– Откуда мне знать, миссис Фиппс. Хотя ведь вы были близкими друзьями…
– Я должна была быть здесь!
– Это не ваша вина, миссис Фиппс.
Кто-то вошел в магазин. Миссис Дженнингс снова нацепила на нос очки и постаралась придать себе деловой вид:
– Сейчас я все подсчитаю, хорошо? Рада, что вы вернулись, миссис Фиппс. Мы все тут по вам скучали. Очень сожалею, что расстроила вас. Простите.
– Нет, хорошо, что я узнала все именно от вас.
Элфрида вышла из магазина, села в машину и какое-то время сидела неподвижно. За один день ее жизнь раскололась надвое, и эти половины уже никогда не соединить. От смеха и счастья Эмбло она вернулась к утратам и немыслимой боли. Больше всего ее удручало, что она ничего не почувствовала, ничего не заподозрила. Почему-то это вселяло в нее чувство вины: как будто она отреклась, ушла от ответственности, сидела в Эмбло, когда надо было быть здесь. В Дибтоне. С Оскаром.
С тяжелым сердцем она завела машину и тронулась. Бобби Бартон-Джонс кончил подстригать изгородь и ушел в дом. И то слава богу – Элфриде не хотелось ни с кем разговаривать. Она проехала по главной улице мимо своего поворота, к большим воротам Грейнджа, по подъездной аллее. Перед ней открылся вычурный фасад дома; сбоку от парадной двери на площадке, посыпанной гравием, стоял большой черный лимузин.