В грозный час - стр. 6
Оставшийся на берегу начальник дозора уверял Эмина-пашу, что путь до Бахчисарая не будет долгим, но, по мере того как всадники, миновав обширное плоскогорье, всё больше углублялись в горы, посланник султана стал в этом сомневаться. Правда, тропа выглядела достаточно битой, привычные к такому пути татарские кони шли ходко, вдобавок ехавший первым проводник то и дело командовал переходить с шага на рысь, а значит дорогу знал хорошо. К тому же довольно скоро впереди замаячили вершины Чуфут-Кале, и Эмин-паша подумал, что последний отрезок пути, не в пример переходу морем, будет лёгким.
Однако кручёная горная тропа то поднималась вверх, то, наоборот, ныряла в ущелье, и порой даже начинало казаться, будто её бесчисленные повороты просто повторяются. В конце концов выяснилось, что Эмин-паша весьма переоценил свои силы, и когда после многочасового пути, уже в Бахчисарае, перед ханским дворцом люди Хапу-агаси[5] бережно снимали его с седла, посланник султана чувствовал себя совершенно разбитым. Правда, показывать это было негоже, и, стараясь хоть как-то не подавать вида, он внешне держался бодро.
О прибытии высокого гостя, конечно же, было сообщено немедленно, и дворцовая челядь выказывала ему всяческие знаки, а капуджи-баши[6] с поклонами провел Эмина-пашу во внутренние покои, где его уже ждал сам крымский хан Девлет-Гирей. Приложив ладонь сначала ко лбу, а потом к груди, теперь уже Эмин-паша склонился в поклоне и выпрямился лишь после того, как услышал:
– Благополучен ли светоч мира султан Селим?
– Милостью Аллаха досточтимый султан Селим чувствует себя хорошо, – делая теперь только полупоклон, ответил Эмин-паша.
– И да продлит Аллах его дни, – вздев руки, закончил приветствие Девлет-Гирей, а затем жестом пригласил гостя сесть.
Эмин-паша опустился на ковёр и, ощутив под боком подушку, расслаблено прикрыл глаза. По-своему оценив молчание гостя, хан хлопнул в ладоши, и тотчас из-за шёлковой занавески ящерицей выскользнула гибкая одалиска. Одновременно скрытые за той же занавесью музыканты негромко заиграли, и девушка начала танцевать. Золочёный пояс, низко держа на бёдрах узорчатые шальвары, полностью открывал соблазнительный, всё время находившийся в ритмичном движении живот, её ноги неслышно скользили по полу, а руки, плавно изгибаясь, словно призывали к сладостной неге. Девичью грудь прикрывали маленькие медные чаши, украшенные двумя рубинами, в то время как лицо до самых глаз как бы пряталось под вовсе не скрывавшей черт кисейной чадрой.
Вид одалиски был настолько притягателен, что Эмин-паша, чувствуя, как закипает кровь, неотрывно следил за ней, и, заметив это, Девлет-хан, понизив голос, сказал: