В барханах песочных часов - стр. 85
– То есть как это округлишь? – не понял Туркин.
– Да ты в натуре ни разу не грамотный, Федя, – в свою очередь удивился Тайшет. – Округлить, значить, сначала в кунку трахнуть, потом в фуфло и последнюю палку на клык. Можно и в обратном порядке, – деловито уточнил он. – Это как тебе заблагорассудится.
Туркин резко встал с бревна и, еле сдерживая бешенство, произнес:
– Ну вот что, спасибо, что просветил, только зря волнуешься, все будет в порядке. Какая может быть любовь…
– Вот и молодец, Федя, – обрадовался Тайшет. – А трахать ты ее можешь. Приезжай в любое время. Мы для тебя график сдвинем…
Вне себя от стыда и злости, Туркин вскочил на Орлика и так пихнул удивленную коняжку сапожищами в бока, что конь вместо того, чтобы двинуться вперед, попятился назад и чуть не своротил коптильню для дичи.
Муки ревности раздирали в клочья душу Туркина. В мыслях он яростно выхватил пистолет и выпустил всю обойму в Махорку, в Тайшета, в весь мир, ставший вдруг враждебным и ненавистным ему… Темный валун злобы и отчаяния плющил его мозг, вызывая потоки беззвучной брани. «Проститутка, потаскуха, шлюха… ненавижу, ненавижу…» Но вскоре поток брани иссяк, и он снова готов был обцеловывать ее всю. Так доехал до заветной полянки. Отпустил коня и, уткнувшись лицом в мох, впал в забытье.
Вдруг кто-то обнял его за плечи. Вздрогнув, оглянулся и увидел ее лицо, полное грусти и нежности. В ее глазах блестели слезы.
– Уходи! – буркнул он, и снова уткнулся лицом в мох.
– Что они тебе про меня натрепались, Федька? – с горечью и болью в голосе произнесла она, обдав его ухо и щеку горячим дыханием. – Все они врут, им завидно, Федька. У них такой любви нет и никогда не будет. Врут они все, Феденька. Я вся твоя! Я тебя люблю, Феденька! Хочешь, я уйду от них, к тебе уйду, ухаживать за тобой стану, ребеночка тебе рожу?
Она нежно гладила и целовала его, обливаясь слезами.
Туркин почувствовал, что если он ее сейчас не поцелует, то сердце его разлетится к чертовой матери на куски. Он резко перевернулся на спину, сгреб Галю в свои объятия и забылся…
Прощаясь, он сказал ей, что подумает насчет их дальнейших отношений. Возможно, заберет ее к себе в поселок.
Несколько дней Туркин провел в мучительных переживаниях. Надо было на что-то решаться. «В конце концов, – рассуждал он, – не всем девственницы достаются, и вообще, одно дело трахаться, а другое совсем – любить. Да и за что, собственно, упрекать Галю? Она спасается как может, сильно жизнь ее прищемила, видать, коль полезла в «яму» к старателям. Судьба…» Подобных мыслей, спасительных и примиряющих с людьми и миром, появлялось в его воспаленном мозгу все больше. И они победили: он решил всем чертям на зло не терять Галю, а на все прочее наплевать.