Узники Алексеевского равелина. Из истории знаменитого каземата - стр. 19

2. Сокращенный перевод второй части Confessions [Исповедь] Руссо, тридцать полулистов.

3. Мелкие рассказы, тридцать два полулиста.

4. Начало ученого сочинения с надписью «Заметки о состоянии Наук», шестьдесят семь полулистов.

5. Выписка из соч. Руссо с надписью «Заметки для биографии Руссо», сорок шесть (46) полулистов. Продолжение этих выписок еще не вложено в мешок.

Эти бумаги, точно так же, как и книги, список которых занимает другой полулист этого листа, прошу передать А.Н. Пыпину или тому лицу, которому он поручит взять их.

Вот перечень работ, написанных Чернышевским в Алексеевском равелине. Он поражает своей грандиозностью. Если подсчитать количество печатных листов, то получатся цифры совершенно невероятные. Кажется невозможным выполнение автоматической переписки такого количества листов в такое время. В самом деле, если мы не примем в расчет черновых редакций и ограничимся учетом только беловых рукописей, то мы получим приблизительно следующие цифры печатных листов по 40 тыс. букв в листе: беллетристика – 68, научные работы – 12, автобиография – 10, судебные показания и объяснения – 4, компиляции (Кинглек) – 11, переводы – 100 листов – всего около 205 печатных листов или чуть побольше 9 ½ печатного листа в месяц. Если отнести компиляции и переводы (111 листов) к работам, не требующим творческого напряжения, то на последние в месяц падает около 4 с лишним печатных листов – и это из месяца в месяц непрерывно 22 месяца подряд. А если накинуть еще до 50 печатных листов черновых редакций, то тогда придется на месяц до 11 ½ печатного листа. Остается рассчитать рабочий день Чернышевского в равелине и поставить вопрос: сколько времени уходило в день на критическую работу во время писанья и на мыслительный процесс? Да надо оставить еще время на чтение. Из списка книг, находившихся у Чернышевского в декабре 1863 года, видно, что он читал усиленно. Нелишне (в целях исследования литературных влияний) перечислить авторов, бывших у него в равелине: Диккенс, Жорж Санд, Стерн, Гоголь, Лермонтов, Кольцов, Тютчев, Фет, Беранже, Гейне, Помяловский, Гораций, Овидий, Рейбо, Некрасов, Каррер Белл, Монтень, Флобер, Лесаж, Смоллет, Фрейтаг, Дарвин, Фохт, Гексли, Лайэль, Оуэн… Чересчур понятным становится теперь рассуждение Чернышевского о прогулке, приведенное нами выше. «Сижу и лежу» – только эти два положения и могли быть ведомы Чернышевскому.

В тюремном литературном наследии знаменитого публициста на беллетристику приходится 68 печатных листов. Единственная вещь из тюремной беллетристики известна нам полностью: роман «Что делать?». Это написанное в каменном застенке произведение, которое только условно можно назвать романом, пользовалось поразительным успехом у современной молодежи и оказало мощное влияние на склад революционного миросозерцания эпохи. «Что делать?» было по времени первым беллетристическим произведением Чернышевского в крепости. Роман написан в первый период заключения, когда было сильно оживление, когда не отзвучала еще действительность, от которой Чернышевский ушел навсегда. В романе своеобразно переплелись два элемента: оправдание эмпирического быта, в котором жил Чернышевский, и построение утопии будущей счастливой жизни, когда не будет ни бедных, ни несчастных, а все будут вольны и счастливы. Чернышевский начал с глубоко субъективных переживаний и кончил объективным построением высочайшего порядка. И подругу своей жизни он вознес на недосягаемую высоту: в действительности она такой не была и уж во всяком случае была чужда тому идеалистическому обоснованию отношений мужа и жены, которое воздвиг Чернышевский. (Автобиографическое значение романа «Что делать?» еще не оценено.) О новых людях, о новой морали думал Чернышевский, работая над беллетристическими опытами. Эти новые люди поступают по-новому, дают новое разрешение вопросам быта и человеческих отношений – они все позитивисты, материалисты, разумные эгоисты. Стремление к выгоде для них основа жизни. Чернышевский потратил немало логических усилий, чтобы благороднейшим и альтруистическим по обычной терминологии поступкам своих героев дать материалистическое основание. Но уже, конечно, в основе его отношений к героине его жизни Ольге Сократовне лежал не эгоизм разумный, а самый настоящий аскетический романтизм. Разве не романтична формула, которой определял он сам свои отношения к жене: «Умру скорее, чем допущу, чтобы этот человек сделал для меня что-нибудь, кроме того, что ему самому приятно». Заключенный в крепостной темнице утверждал себя в разумном эгоизме: «Я чувствую радость и счастье – значит: мне хочется, чтобы все люди были радостны и счастливы». Трогательность этого чувства оценишь глубже, когда сопоставишь другой тюремный афоризм: «Полного счастья нет без полной независимости». Да, полной независимости не было в равелине, да и где она?