Узник №8 - стр. 6

– Наверное, да. Да. Конечно, да, – произнёс он, скрепя сердце.

– Говори понятней, скотина! – в нетерпении прикрикнул тюремщик.

– Да, есть. У меня есть жалоба, господин надзиратель.

– Меня это не касается, – покачал головой тюремщик. – Рассмотрением жалоб занимается начальник тюрьмы. А на что ты хочешь жаловаться? На плохое содержание? Или, может быть, на плохое питание? Или, быть может, на меня?

– Да.

– Что?

– На вас, – произнёс узник, бледнея.

– На кого это?

– На вас.

– На кого? Скажи как полагается.

– На господина… надзирателя.

– Хм… Надзирателя… Хм… А разве я не господин тюремщик? – лукаво вопросил надзиратель.

    Узник растерялся. Казалось бы, у него было достаточно времени, чтобы привыкнуть к надзирателевым уловкам, но сейчас он растерялся.

– Но… но как же… – пробормотал он, – вы же…

– А?! Что?! – надзиратель даже сделал шаг ближе и наклонился, прикладывая ладонь к уху, всем своим видом давая понять, что не слышит.

    Узник на всякий случай прикрыл голову рукой – кто знает, быть может, сейчас его опять станут бить.

– Думаю, что нет, – отозвался он, зажмуриваясь.

– А вот думать-то тебе и не следует, узник, – усмехнулся тюремщик. – Тебе следует отбывать наказание, а не думать. Понятно?

– Да, господин надзиратель.

– Ну что ж… Давай, жалуйся.

– Я должен пожаловаться господину начальнику тюрьмы.

– Должен? – удивился тюремщик. – Кто же это тебя обязал?

– Никто. Просто – так говорится, такой речевой оборот.

– Ну, раз оборот, значит, давай, жалуйся.

– Господину начальнику тюрьмы.

– Ну?

– А вы – господин надзиратель.

– Вы опять забыли, что вы надзиратель, отец, – произнёс от двери сын тюремщика.

– Тьфу! – рассердился надзиратель на это замечание. – Верно, забыл. Принеси-ка лучше мне лист бумаги и перо, щенок, чем умничать здесь и делать старшим замечания.

– У меня нет пера, отец. Только ручка, – пожал плечами сын.

– Болван! – разъярился надзиратель. – Принеси лист бумаги и ручку, я сказал.

    Что приятно в этом человеке, подумал узник, это то, что лицо его всегда остаётся добрым. Даже когда он со всей очевидностью гневается, лицо его всё равно остаётся добрым и даже ласковым. И чем больше он сердится, тем, кажется, ласковей становится его лицо.

    Из коридора вернулся сын надзирателя, молча и робко протянул отцу ручку и листок бумаги в клетку, вырванный, видимо, из его ученической тетради.

– Ну, и что ты мне это суёшь? – недовольно вопросил тюремщик. – Отдай узнику.

    Мальчишка подошёл к заключённому, который кое-как, со стонами, поднялся с затекших колен, и вручил ему эти нехитрые принадлежности для письма. Узник подошёл к табурету возле тумбочки и, ни слова не говоря, размашисто написал на листе: «Жалоба». Дальше дело не пошло, и он принялся грызть ручку, даже не подумав о том, что это не его ручка и что сын надзирателя, быть может, тоже её грыз или захочет погрызть потом и что таким образом он нарушил самые элементарные правила гигиены.