Узнай Москву. Исторические портреты московских достопримечательностей - стр. 19

В память о Пушкине в Архангельском в 1903 году появились Пушкинская аллея и бюст поэта, на котором выбиты строки, посвященные Юсупову:

Что представлял собою московский дом Юсупова в 1820-х годах? Есть тому уникальное свидетельство современника, побывавшего здесь ребенком, – Александра Милюкова: «Дом Юсуповых поразил меня своим богатством и роскошью и оставил во мне глубокое впечатление. Обширные залы со штофными обоями, мраморными каминами и золоченой мебелью, обвешанные картинами, уставленные статуями, казались чертогами из волшебной сказки. В верхнем этаже широкая галерея вела в птичник, где на подставках и в привешенных к потолку кольцах качались серые попугаи, белые какаду и красные ара; а в клетках сидели золотые и серебряные фазаны, длинноносые пеликаны и пестрые инсепарабли[3]. По другой галерее открывался переход в зимний сад с куртинами благоухающих цветов и с рядами дорожек, обставленных экзотическими деревьями и кустами и обведенных шпалерами из дикого винограда. В середине, над бассейном, поднимался высокий фонтан».

Юсупов жил словно в раю – нимфы, русалки и прочие одалиски ублажали его под пение соловьев, канареек. Свое веское слово каркала ученая ворона, одна из самых старых птиц в зоопарке князя. Птиц орошали белым вином. Надзирал над всем этим курятником татарин по имени Мамбек, лично отправлявшийся на базар за пшеном для птичек. Был и свой лазарет для больных птиц. Не было у Юсупова разве что крокодила на веревочке, а вот обезьяна имелась, он в ней души не чаял. Слуги тряслись над ней, боялись, что может сдохнуть. Иные, находясь вдали от родного дома, справляются о здоровье детей, а князь не мог забыть любимую обезьяну. «Птицы живы, но обезьяна, кажется, нездорова, и делаются припадки, однако ж теперь вроде стала повеселее», – успокаивал отъехавшего в Париж Юсупова его управляющий Щедрин в 1810 году. Звериное население дворца питалось по первой категории – все свежее, с рынка и экологически чистое: орехи и изюм, виноград и сахар, морковь и огурцы, а также вкуснейшие калачи, которыми кормили два раза в день домашних собачек князя, в том числе белого пуделя. «Когда я впоследствии читал “Руслана и Людмилу”, – продолжает Милюков, – то при описании волшебных садов Черномора невольно вспомнил оранжерею Юсупова, в то время как смотрел, бывало, сквозь ее кристальные стены на покрытые снегом дворы и улицы. Из зимнего сада был особый выход в княжеский театр, на котором мне и привелось видеть в первый раз сценическое представление. Вечер этот навсегда остался у меня в памяти. Были святки… У князя в этот день был парадный обед и вечерний спектакль. В сумерки вся улица и прилегающие к ней переулки были уставлены экипажами. В огромной кухне повара, точно белые привидения, толпились перед сияющей посудой, а по комнатам сновали взад и вперед сотни лакеев, в ливрее с княжескими гербами. В столовой зале, куда мы успели заглянуть во время самого обеда, говор гостей покрывался оркестром – ив блеске бесчисленных люстр и жирандолей