Утро было глазом - стр. 2

За окном, на подоконник которого взгромоздилась старуха, рос боярышник, не тронутый золотым тлением, с мясистыми рыже-приглушенными ягодами. На нем, бывало, собирались наглые сороки и стрекотали, дразня его, впрочем, последние несколько месяцев ничего подобного не происходило. Чуть поодаль росли охровые сосны, а за ними стоял дом бабушки, растрескавшееся асфальтовое пространство перед ним было заставлено машинами, которые заезжали на тротуары своими громадными колесами и жались друг к другу с ведомой отзывчивостью.

Внезапно кто-то под окном мяукнул, бабушка всполошилась и закричала в шкаф: «Выходи, Сэмик, там твои друзья». Уменьшительно-ласкательных имен он на дух не переносил, и сейчас, когда его челюсть распадалась, отдавая метастазы в правое легкое, ему было не до мармеладных помяукиваний с дворовыми кошками, которые жили под кухонным окном. Под опалубкой, неподалеку от боярышника, была вырыта ямка, которая вела напрямую в подвал, там и маялись кошки, хороня каждый помет по нескольку котят, хороня и рождая. Беспрестанность круговорота пугала его: он не помнил своей матери, зато твердо знал, что она была из приличных питомцев. Впрочем, даже сейчас ему было жаль тех напуганных, взлохмаченных, сухощавых созданий, прячущихся в подвалах и лакомящихся крысятиной, а иногда и его сухим кормом, от которого он отказался месяц назад. Шум коробки, ударение сухарей друг о друга вызывали в нем горечь воспоминаний о тех далеких временах, когда его жизнь обещала быть вечной. Так и сейчас – старуха потрясала коробкой над ямой и радовалась обжорству подвальных кошек, как будто бы и ей не предстояло умереть.

Послышался металлический шорох замочной скважины, бабушка всплеснула руками и побежала отворять: пришла дочь хозяйки. Он не любил ее голоса, и комнаты ее он не любил: громадные, уродливые тряпичные создания, призванные заменять им его, – безжизненные куклы, годные лишь на то, чтобы впускать в их мягкие тела когти и драть, драть, драть – упоительно и нещадно. Он ненавидел эту шестнадцатилетнюю кокетку, он с удовольствием бы выцарапал ей глаза за то… за то, что она переживет его на полстолетия. Каков срок! Ее комната, оклеенная звездчатыми обоями, светившимися в темноте, была полна дурными запахами и бесконечными склянками различных форм, в их сосредоточении на сером столе стояла фотокарточка в коричневой недеревянной оправе, а на ней красовались эта пава с накладными ресницами и некий тип, которого он видел лишь однажды, когда никого не было дома. Они заперлись в комнате и, кажется, играли в какую-то игру, которая сводилась к тому, кто громче крикнет.