Утонувшая в метели - стр. 11

– Евгений, вам виднее с вашего пьедестала, как вы думаете, у нас есть шанс? – вопрос, звучащий от сестры, был скорее риторическим, в её глазах уже теплился азарт.

– Я уверен в этом, – кивнул парень, дожёвывая печенье.

– Отлично! – воскликнула Адлер, – сбор завтра в 12:00 в здании Дома моды на Дворцовой набережной. Женя, ты пойдёшь с нами, нам необходима твоя поддержка.

Такое известие вызвало у парня тяжёлый вздох: снова ранний подъём в выходной. Так и решили.

Вечером того же дня Иван Голдин вбежал в свой кабинет с горящими глазами. Наконец, к нему снизошло озарение. Ведомый вдохновением и восторгом, он отыскал среди своих многочисленных записей и зарисовок эскиз главного платья.

«С фасоном всё было в порядке, как и с длиной, и с рукавами… какой же я… цвет, всё дело в нём!»

Голдин схватил маркер со стола и провёл яркую толстую линию посередине листа, после чего дыхание его стало прерывистым. Это оно – то самое! Он уверенно поднял листок и просиял. Нашёл!

– Хватит золота, платье будет красным, – с победой в голосе произнёс он и потянулся к телефону.

Петербург утонул в ночи. На улицы и проспекты спустилась, словно нежеланная гостья, морозная мгла. По безлюдным дворам и переулкам носился пробирающий ледяной ветер. Он грозился оборвать провода и обламывал замёрзшие ветви деревьев Летнего сада, устремлялся в городские каналы, бился о вековые каменные стены. Бушевала пурга. Мелкий снег, разбившись на миллионы маленьких осколков, стремительно бил по крышам домов, стучал в окна, тонул во дворах. Мрачная пелена, затянувшая небо, не пропускала мерцания звёзд. Казалось, они никогда и не светили. В витринах Невского проспекта болезненно отражался желтушный свет фонарей, даже ему хотелось погаснуть, стыдливо спрятаться до лучших времён. У одного из домов на Советской улице съёжился от холода бездомный одноглазый кот. Он сидел на лавке и грозно щурился, грязная шерсть его колыхалась на ветру, оголяя розовое тело. Похожий на бывалого моряка, он воротил морду по ветру, понимая – сегодняшнюю бурю лучше переждать в подвале.

Среди завываний метели и стужи, слагающих свою страшную одинокую песнь, заметаемое снегом, во внутреннем дворе на Дворцовой набережной встретило свои последние минуты ныне бездыханное тело Оли Чайкиной. Глаза её были распахнуты, и две маленькие безжизненные льдинки бессмысленно глядели в небо. В них не читалось ничего, лишь безразличие и отдалённый страх, забравшийся в зрачки, но даже он был доступен лишь самым впечатлительным смотрящим. Труп не мог ничего сказать, и на страх, конечно, тоже был не способен. Всего пару часов назад тело дышало, ноздри вздымались от горячего воздуха, теперь же, всё замерло, и никогда больше не суждено ей было вдохнуть, подумать, посмеяться. По бледному лицу нещадно колотил острый снег, синюшные губы замерли в безмолвном крике, мёртвые пальцы утонули в снегу. Ветер тормошил её лёгкое белое платьице, бесстыдно шаря по окоченевшему юному тельцу. Белёсые кудряшки слиплись от багровой жижи, тёмным пятном впитавшейся в снег под затылком. Казалось, метель оплакивает девушку, такую молодую, невинную. Вскоре зима окутала её тело, бережно присыпала белой кромкой и похоронила в себе, унося душу далеко в морозную высь.