Успение - стр. 5
Из огорода он пошёл на двор, проверил удочку. Цела, слава Богу. От удилища рекой пахнет. Хорошее удилище – в городе покупал, куда нынче ездил в кафедральный собор для сослужения с архиепископом. Хотел жилку перевязать – ну-ко щука схватит, порвёт тонкую-то. Потом передумал: коли Бог даст, Бог и поможет.
Посидел на пеньке у двора, потосковал. Хоть бы покойника привезли или новорождённого, а то время к вечеру никак не клонится. Никто не мрёт и не родится. Костюхи Корчагина отец, Бог дал, поправился, а Веруха из Сапогова, видать, перегуливает. Кроме неё, и беременных не видать. Жизнь лучше пошла, интересов больше – молодые берегутся для себя пожить.
Старостиха Александра громыхнула чем-то у себя в сенях. Сейчас, поди, на лавку вывалится посидеть – ни разу у неё не выходило, чтобы не наткнулась на чего в сенях. Павлу не захотелось, чтобы Александра его видела – баба она злая, ворчливая и его не любит – поскорей пошёл за дом и тропкой, через кладбище понёсся к речке. Может, там ребятишки купаются или рыбу удят. С ребятишками ему хорошо. Начнут летать по укосам на берегу, и он с ними побегает – только пятки сверкают. В «чёрненькие» играют – ему водить достаётся. Он хоть и скор на ногу, разве за ними угонишься? Набегаются до поту, Павел – в траву дух переводить, а они – нырять с дерева. Ива под берегом растёт, наклонилась к воде, тело у неё широкое. С разбегу влетят до половины дерева и нырк через листву в речку – только брызги в стороны. Кричат: «Дядя Павел, айда на перегонки до того берега!» Отмахнётся: «Борода тормозит – где мне с вами!»
Купается он один, когда пусто на реке. Войдёт в подштанниках на перекат, – вода чуть повыше пупка – ухватит себя за бороду, окунёт рывком, заверещит от радости и бежит прыжками на берег.
На речке никого не было слышно – медведь уж давно лапу в реку опускал, и дни, хоть и ясные, но роса выпадает большая и холодная, вода остыла. Павел забыл, зачем он пришёл сюда, зато вспомнил про муравейники и повернул к старой ёлке, неведомо как выросшей на погосте. Обычно-то у могил берёзки садят, дубки, рябину, а ёлку не принято, от неё сору много и всякая трава под ней вымирает. Ну, да у всякого своя воля. Под этой старой ёлкой могилы уже не видать, зато год от года растёт муравейник. А ниже от него, в корнях берёзы, есть другой, подземный – наружу только круглая дырка выходит. Теперь муравейники жили уже вялой жизнью, должно, ждали больших ненастий. От них ещё кисло пахло, но уже не так, как на Ильин день. Тогда только подойди, так и остановит густой кислотой в воздухе, а теперь нет, теперь только по низу запах идёт.