Уроки зависти - стр. 6
– А ты бы, Александра, не лезла, когда тебя не просят, – обернувшись с переднего сиденья, заметила Кира.
Когда жесткая прямота не требовалась для дела, Кира была тактична. В отличие от Александры, которая бывала тактичной или бестактной и вообще доброй или злой только в зависимости от собственного настроения.
– А что особенного? – пожал плечами Саня. – Обыкновенное имя. У моего друга бабушку Электростанцией зовут, и ничего.
И то, что он не нашел в Любе ничего особенного и что сравнил с какой-то бабушкой, – все это ее уязвило тоже.
Пока разбирались с Любиным именем, машина снова выехала на Ленинградское шоссе, потом свернула на узкую, но все же заасфальтированную дорогу, ведущую в Тараканово, и наконец подъехала к перекрестку, на котором имелся указатель на Боблово.
– Ой! – почему-то обрадовалась Александра. – Это же Боблово! То самое!
– То самое – это какое? – язвительно поинтересовалась Кира.
– Где Люба Менделеева жила!
– А также создатель Периодической системы, – напомнил Федор Ильич.
– Но главная – она! – заявила Александра.
«Считает, что сама на Любу Менделееву похожа», – догадалась Люба.
Луга здесь, на дороге между Бобловым и тем самым Шахматовым, были точно такие же, как возле не того самого Шахматова, – тихие и прекрасные в своем однообразии. Дневная жара спала, и они полны были вечерним покоем, как реки водою, и кузнечики стрекотали в траве.
– А шахматовская въездная аллея состояла из лирных берез, – задумчиво проговорила Александра.
– Что такое лирные березы? – спросил Саня.
– Вот мне и хотелось посмотреть, – ответила она.
Из-за лирных берез, выходит, она и затеяла всю эту бестолковую поездку.
Пока выбирались из машины, выяснилось, что Александра желала также повидать куртину шиповника и какую-то тургеневскую калитку, через которую можно было выйти из сада к пруду. А при чем Тургенев, если в Шахматове Блок жил? За эту непонятную калитку Люба особенно на Сашку сердилась.
Никакой въездной аллеи по дороге к усадебному дому не обнаружилось. Берез было всего несколько, а лирные они или какие-нибудь другие и росли ли здесь при Блоке, понять было невозможно.
Куст шиповника, правда, действительно рос посреди двора перед неказистым флигелем, но вряд ли этот одинокий куст мог считаться куртиной.
Любе почему-то было обидно до слез. От того, что она не понимала, на что обижается, слезы так и просились у нее из глаз, и глаза делались от этого еще более узкими, чем обычно.
«Слезки на колесках» – так мама говорила, когда маленькая Жаннетта собиралась плакать. И напоминала, что глаза у нее от слез в щелки превратятся, и тогда все будут ее дразнить.