Уроки советского - стр. 51
Все они будут занимать высокие посты до самой смерти Сталина, а некоторые доживут до краха социалистического государства.
Вне всякого сомнения, в эти мартовские дни Сталин испытывал чувство удовлетворения от хорошо сделанной работы.
Страна лежала у его ног, – покорная, она повиновалась каждому его слову, каждому его жесту, каждой его мысли.
В его руках – послушный аппарат управления страной. В этом аппарате практически нет людей, которые знали Иосифа Джугашвили – «симпатичного грузина» на вторых ролях. Для всех он – вождь, лидер, человек, слово которого – «закон». Такой «закон», что любое положение недавно принятой Конституции может быть отброшено ради исполнения его указания, желания, распоряжения.
За пределами Кремля лежала страна, которая не имела уже ничего общего с Россией начала века. Человек, заснувший, скажем, в 1913 году и проснувшийся в 1939-ом, – был бы поражён изменениями на огромной территории от Днепра до Амура.
И всё это сделал он, Сталин.
Конечно, не он один, но теперь выстроена такая пирамида власти, что на самом верху – только его фигура. Да, была революция, да, были вожди, настоящие, как Ленин, и второсортные, как Зиновьев, Каменев и прочие. И где они все? Их нет – а он, Сталин, великаном высится над всей властной пирамидой, словно колокольня Ивана Великого над куполами Кремля.
Итак. Что же сделано?
Начнём с главного.
В крестьянской стране (более 80 % от всего населения в начале 20-го века) – по большому счёту, крестьян более не существует. Деревня, этот перманентный источник мелкобуржуазной стихии, совершенно изменила свою социальную сущность. Нет больше в Советском Союзе крестьянина-единоличника с его природной склонностью к анархии. Они, большевики, никогда не заблуждались на счёт самого плохонького мужика – он спит и видит стать богатеньким, а ставши им – диктовать свою волю пролетарскому государству. Мы, большевики, сознавали это, вводя НЭП. Тут мы были едины – Ленин, Троцкий, Бухарин: надо дать временную волю мужику. Тогда, после гражданской, только мужик-частник мог дать стране хлеб. А хлеб – это продовольствие для страны, для города, для рабочего. Хлеб – это единственный экспортный товар. Мы были вынуждены дать мужику волю после продразвёрстки, после Кронштадта и Тамбовщины, когда стало ясно, что коллективные хозяйства не способны наладить производство. Хочешь сохранить главное – пожертвуй второстепенным.
Мужик ушёл в свою деревню, получив то, чего не получил за пятьсот лет от царя-батюшки, – землю. Мужику казалось, что больше ему ничего не надо. Он думал, что это – навсегда.